Государи и кочевники. Перелом

Выходя с перрона на площадь, Студитский подумал: "Теснее стал Петербург и мрачнее". И сразу вспомнил светлый день детства, когда отец привез его из Вышнего Волочка в гимназию. Тогда, подъезжая к городу, маленький Лева, прилипнув к вагонному окну, смотрел на сияющий вдали шпиль Адмиралтейства, и дух у него захватывало от сказочной красоты… Он вспомнил детство, и колесо времени в памяти капитана завертелось вспять… Деревянный дом в Вышнем Волочке, снежная горка, лед на пруду, сени с огромной кадушкой и пряный запах грибов, письменный стол отца и микроскоп. На стене портрет Пирогова. И сипловатый, довольный голос отца: "И повидали же мы страхов с Николай Иванычем! И в Севастополе, и в Болгарии. Столько братьев-славян вырвали из костлявых рук смерти! Но и трупов замерзших распилили черт знает сколько, прежде чем научились лечить, а не отрезать руки да ноги…" Смелые, порой циничные речи отца, сельского фельдшера, пугали Левушку. И все же они, эти страшные рассказы о войне и страданиях людей, да еще микроскоп, в который смотрел Лева часами, пробудили в мальчике любовь к медицине… Сейчас все вдруг вспомнилось. Выйдя на площадь, Студитский остановился, подождал, пока подойдут Лессар и ханы с казаками, сказал с сожалением:

— Тесновато в каменном городе, не правда ли? В Туркмении — пошире. Куда ни посмотри — нет конца и края.

Махтумкули растерянно улыбнулся. Чувствовал он себя подавленно. Давила на него тяжесть каменных громад. Покачав головой, выговорил удрученно:

— Здесь камней больше, чем во всем Копетдаге. Откуда взяли столько? Неужели с гор привезли?

Студитский улыбнулся. Лессар откровенно рассмеялся и озорно взглянул на Бабахана и Омара.

— А как вам, Петербург понравился?

— Холодно, господин инженер. В Туркмении всегда солнце, а здесь только холод, — отозвался ишан.

Студитский оглядел площадь и множество экипажей у обочины, заметил военных.

— Кажется, нас встречают. К нам идут…

— Простите, вы из Закаспия? — спросил, подойдя, майор.

— Да, оттуда, — отвечал Студитский. — С депутацией ханов Мерва.

— Очень приятно! — обрадовался майор. — А то я выхожу к третьему поезду, и все безрезультатно. Прошу, господа.

В сторонке, на обочине площади стояли три крытые кареты военного ведомства.

Казаки, сопровождающие депутацию Студитского, взвалили на плечи тюки с подарками. Солдаты, приехавшие с майором, взяли чемоданы, все разместили в багажники.

— В "Знаменскую", — сказал кучерам майор.

Гости сели в кареты, и они покатили по мостовой.

В гостинице им были отведены лучшие одиночные номера и приставлены денщики. Весь день приезжие устраивались и отдыхали после длительного пути. Наутро вновь пожаловал тот же майор и пригласил всех в Главный штаб. Снова сели в те же кареты и спустя десять минут вошли в просторный вестибюль, затем в кабинет начальника Главного штаба.

Обручев ожидал их.

— Прошу, господа, заходите смелее, — сказал он, встречая депутацию у двери.

Он был в мундире, при всех регалиях. Руки держал за спиной, казался широким и головастым. В какой уж раз Студитский видел его так близко и всегда думал: "Не голова, а котел, сколько в ней ума!" Капитан много раз задумывался над парадоксальной карьерой Обручева и восхищался ею: "Сначала кадетский корпус и Академия Генштаба, а затем… друг Герцена и Огарева. И вновь — военный штаб. Начальник военно-ученого комитета, теперь начальник Главного штаба". От Обручева веяло спокойствием и уверенностью. "Государь прогнал Милютина, Абазу и Лорис-Меликова, но главный реформатор полон сил и уверенности в себе!" — подумал Студитский, чувствуя крепкое рукопожатие генерала.

— Ваше превосходительство, смею доложить, что задание ваше выполняется успешно! — сказал с волнением капитан.

— Вот именно, выполняется, — согласился Обручев. — Медленно, но уверенно. Я очень рад вам, капитан, и нашим гостям. Прошу садиться.

Обручев поочередно за руку поздоровался со всеми, у каждого спросил, как его имя и кто он. Затем усадил всех в кресла.

— Сколько вам лет, Махтумкули? — спросил по-турецки.

Махтумкули живо сверкнул глазами и улыбнулся:

— Двадцать есть.

— Не много, хан. Вся жизнь у вас впереди. Будете служить России или только поглядеть на нее приехали?

— Буду, господин генерал, — сердечно отозвался Махтумкули.

— А вы, Бабахан? Нравится вам Петербург?

— Да, господин генерал. Мой отец, Каушут, хотел дружить с русскими, но рано умер.

— Сожалею, хан, и надеюсь, что вы продолжите стремления своего отца.

— Да, господин генерал. Мы постараемся, чтобы люди Мерва присягнули на верность России.

— Спасибо, хан. А что скажете вы, Омар? Если не ошибаюсь, на вас более чем на кого-либо жаловался Скобелев. Слишком храбро вы защищали свою крепость.

— Господин генерал, так же храбро и преданно я готов служить России.

— Ну что ж, господа, я вполне удовлетворен вашими ответами, — сказал Обручев и остановил взгляд на Лессаре. — Хотел бы я, господин инженер, ознакомиться с кроки англичанина.

— Пожалуйста, ваше превосходительство, — Лессар достал из полевой сумки карту и подал ее.

— Великолепная работа, — усмехнулся Обручев, разглядывая карту.