Государи и кочевники. Перелом

Наступление вновь захлебнулось. Замолчали пушки, возвратились на исходные позиции конница и пехота. Лабинцы привезли изуродованный труп Петрусевича, положили на расстеленную простыню в скобелевской крепостце. Съехались медики: Шаховской, Милютина, еще человек десять врачей и сестер милосердия.

Скобелев стоял, склонив голову, и мял в руках фуражку. Князь Шаховской, впервые за свои двадцать восемь лет увидевший так близко смерть, никак не мог побороть в себе страх. Графиня первой опустилась на колени и коснулась рукой головы убитого.

— Ах, Николай Григорьевич, — произнесла она, приложив платочек к глазам. — Да как же так? Зачем же вам надо было бросаться в бой? Вы же никогда прежде не стреляли.

Всхлипнула стоявшая рядом с графиней старшая сестра милосердия Трепетова. Затоптался на месте и завздыхал Шаховской.

— Прекратите панихиду, — тихо, но со злостью выговорил Скобелев. — Здесь поле боя, а не Смоленский монастырь. Приказываю вам, Шаховской, немедленно похоронить генерала.

Жесткий, сдавленный голос командующего сразу привел всех в себя. Труп положили на носилки и унесли. Вечером погребли в яблоневом саду. Дали прощальный залп. Сад назвали именем генерала Петрусевича.

Графиня на похоронах стояла рядом с командующим. Едва закончилась траурная церемония, сказала ему:

— Черствый вы человек. Мне передали, что это вы толкнули неопытного Петрусевича на верную гибель.

— Стыдитесь, голубушка, — одернул ее Скобелев. — Всякий мужчина считает за честь послужить царю и отечеству, а вы о генерале говорите как о голопузом младенце, прости меня господи.

— Вы не должны были отрывать Николая Григорьевича от его забот, — не сдавалась Милютина. — Отец мой, Дмитрий Алексеевич, высоко ценил Петрусевича как интенданта и топографа и всегда называл гражданским человеком.

— Графиня, умоляю вас, смиритесь с потерей. Я не меньше вашего скорблю. Ведь он был моим помощником. Потери близких нам людей неизбежны. Жизнь — жестокая штука: иногда выкидывает такое, что и умом не понять. Слышали о смерти Ольги Николаевны?

— Да, Михаил Дмитриевич, — отозвалась с участием графиня и, помолчав, прибавила: — Мне кажется, смерть вашей матери и варварский поступок офицера Узатиса ожесточили вас… Но, генерал, любите хотя бы своих близких!

— В вас я души не чаю, графиня, — усмехнулся Скобелев, — но вашего капитана Студитского…

— Напрасно вы так о нем, — конфузливо поежилась графиня.

— Ладно, прощайте и берегите себя, — откланялся Скобелев, сел на коня и поехал на командный пункт.

Он был в бешенстве от ее упреков, наставлений и оттого, что погиб не просто генерал, но начальник тыла.

— Эристов! — крикнул Скобелев, поднимаясь на стену крепости. — Идите и прикажите открыть огонь по Денгли-Тепе из всех орудий одновременно!

— Господин генерал, — заволновался полковник, — но в крепости не только джигиты, но и дети, женщины, старики!

— Я приказываю, полковник! — вскричал Скобелев. — Выполняйте приказание!

Эристов удалился и передал приказ связным. Минут через пятнадцать прогремел оглушительный залп. Над Денгли-Тепе образовалось черное облако дыма и пыли.

— Я разнесу эту чертову цитадель в клочки! — грозно выговорил Скобелев. — Это мой салют Петрусевичу!

Второго залпа не последовало. Полковник Эристов, подчиняясь настойчивым требованиям офицеров, отменил варварское распоряжение командующего. Скобелев спустился с командного пункта и заперся в глинобитной келье. С минуту он сидел на раскладной кровати, положив локти на стол. Не в силах унять возмущения, встряхивал головой. Затем стукнул кулаком по столу и вынул из полевой сумки лист бумаги. Написав первую строчку: „Главнокомандующему Кавказского военного округа, Великому князю Михаилу“, тяжко вздохнул. „Нет, не простят мне гибель генерала, — подумал тоскливо. — Цена его жизни — взятие крепости. Только осада и замирение текинцев могут в какой-то мере оправдать смерть Петрусевича!“ И застрочил дальше: „По долгу присяги доношу, что взятие Геок-Тепе есть дело крайне серьезное, требующее сосредоточения достаточных средств, осмотрительности и счастья: может быть, разве неприятель бросит укрепление, что в Средней Азии бывает редко… Как только в Самурском будет сосредоточено двухмесячное довольствие и остальные войска и запасы, немедленно будет приступ-лено к ускоренной осаде неприятельских укреплений: причем поведу дело настойчиво и, насколько возможно, быстро…“[24]Выйдя из комнатушки, командующий окликнул Эрделп и велел телеграфировать текст в Тифлис.

— Заодно распорядитесь от моего имени, чтобы послали гонца за Гродековым, — приказал Скобелев. — Пусть доставку провианта возложит на своих помощников, а сам немедля едет сюда!

Но ни оправдательная телеграмма князю Михаилу, ни приказ об отзыве Гродекова ни в коей мере не успокоили его, не привели в равновесие. Он чувствовал себя оскорбленным и униженным. Большие осуждающие глаза графини и ее упреки корежили Скобелева. При мысли, что кто-то из офицеров, он не знал, кто именно, приказал отставить ураганный огонь, у Скобелева сжимались пальцы в кулаки.