Государственная недостаточность. Сборник интервью

– Есть и знакомые. И к тому же в период образования российского квазикапитализма мы все так или иначе занимались бизнесом. Неважно каким: издательским, газетным. Но если мой герой действует в какой-то сфере, которую я не очень хорошо знаю, то я стараюсь ее изучить. Например, в романе «Замыслил я побег…» герой попадает на работу в банк. Я специально изучал жизнь одного банка. Внедрялся через знакомых, ходил туда, как на работу, смотрел, расспрашивал. И банкиры, которые потом читали эти куски романа, говорили: «Ну просто такое ощущение, как будто ты в банке работал!» Это нормальный реалистический подход к материалу. А сейчас появился целый ряд писателей, которые считают, что достаточно передавать свои ощущения. И поэтому они пишут: «Он вошел в какую-то комнату, где стояла какая-то странная штука с рычагами». На самом деле там стоял, скажем, линотип списанный. Но писатель не знает, что это такое.

– Почему вы такое внимание уделяете эротическим моментам?

– А вы-то как думаете?.. Я был одним из инициаторов возвращения в литературу (тогда еще советскую) эротики. В свое время моя повесть «Апофегей» вызвала достаточно серьезный резонанс тремя своими аспектами. Во-первых, это был первый иронический рассказ о жизни партийного аппарата. Во-вторых, там впервые был сатирически изображен Ельцин, за что мне потом икалось все девяностые годы. В-третьих, там по советским временам непривычно откровенно была изображена личная и в том числе интимная жизнь главного героя. Одновременно впервые вышел на русском языке знаменитый роман Дэйвида Лоренса «Любовник леди Чаттерлей». Была дискуссия в «Иностранной литературе», я написал статью, тоже нашумевшую – «Об эротическом ликбезе и не только о нем». Это был манифест писателя, который преодолевает советский запрет на эротизм. Но я никогда не думал, что все это закончится самой безобразной матерщиной в литературных текстах и физиологизмами, которые читать без содрогания невозможно. К сожалению, за других я не отвечаю. Во всех моих вещах эротическая линия достаточно подробно прописана, так как я считаю, что рассказывать о судьбе человека и о его семье, не касаясь интимной сферы, просто невозможно, эти отношения будут неполными. Но другое дело – как это рассказывать. Нужно опираться на лучшие образцы эротики в отечественной литературе: на Бунина, Набокова.

– Личная жизнь, по-вашему, отражает общественную?

– Интимная сфера – это очень точный индикатор социальных процессов. В моем романе «Грибной царь» история героя и его жены – это наитипичнейший пример личной жизни нашей новой буржуазии. В эти годы благополучный бизнесмен, по моим наблюдениям, непременно предпринимал попытку сделать свою личную жизнь соответствующей по уровню и разнообразию своим доходам. Вокруг все успешные друзья сбрасывали, как прошлогоднее пальто, старую семейную жизнь, заводили молодых жен. А это путь достаточно тяжелый, он часто оканчивается и физическими, и моральными травмами. Идея «сначальной» жизни в это десятилетие поломала сотни тысяч семей. Вот человек был инженером, у него была жена. Самое большое, что он себе при таких деньгах и возможностях мог позволить, – это роман с секретаршей в своем НИИ или с санинструкторшей и буфетчицей в части, если он военный. И вдруг тот же самый человек понимает, что у него денег – лом. Одна из первых вещей, на которые он начинает эти деньги тратить, – удовлетворение своих нерастраченных эротических потребностей. Это родило фантасмагорию в девяностые годы. Придумывали «Египетские ночи», «шахерезад» – черт-те чего. У меня это отчасти описано в повести «Небо падших»: новый русский, занимающийся малой авиацией, чудит на эту тему. Когда меня упрекают, зачем я так пишу, я отвечаю: «А как же? Ведь это реальный процесс».

Вспомните, чем во времена НЭПа занимались растратчики у Ильфа и Петрова? Они нанимали «Эх, прокачу!» и потом танцевали голые при луне. То есть в известной степени все повторяется. Невозможно описать эпоху без этой обрушившейся избыточной сексуальности.

– Получается, общественные волнения обычно сопровождаются всплеском сексуальности?

– Если вы хотите вывести социально-сексуальный закон – то да, как правило.

– А социальные затишья – наоборот?..

– Там немного по-другому. Ведь советское общество было довольно ригористично. В России это традиционно: православие не любит излишеств в сексуальной сфере. В советское время тоже были значительные ограничения, по крайней мере девушки вдоль улицы Горького шеренгами не стояли…