Государственная недостаточность

– Кое-кто обиделся, конечно. Но большинство – нет, и драк никаких не было. Люди не узнают сатиру на себя. Мне после выхода книги позвонил прототип одного из героев и говорит: «Здорово ты расчихвостил такого-то!» И назвал имя. А я-то имел в виду его. Он себя не узнал, потому что он совершенно другого представления о себе.

– Сегодня мы достигли вершины абсурда?

– Пиком абсурда был поздний ельцинский период. Государство безоглядно занималось саморазрушением.

– Тебя можно считать родителем литературной антиельцинианы.

– «Апофегей» – первое сатирическое произведение уже наступавшей ельцинской эпохи. Тогда меня и начали гвоздить. Наша либеральная критика сразу почувствовала, что я замахнулся на самое дорогое – на Бориса Николаевича. И десять лет я, можно сказать, был в опале. Мне это не доставляло удовольствия, потому что я, по сути, человек неоппозиционный.

– Но быть в опале – это все-таки не сидеть в тюрьме, где нынче пребывает Эдуард Лимонов.

– Я вообще против того, чтобы писатели сидели в тюрьме (хотя Лев Толстой, говорят, мечтал об этом), в особенности по политике. В «Литгазете» мы постоянно выступаем в защиту Лимонова. Это моя корпоративная позиция. Но в принципе то, что с ним произошло, во многом закономерно. Ты никогда не пытался определить, в каком жанре пишет Лимонов?

– Эпатаж. О самом себе, любимом…

– Эпатаж – это стиль. Он пишет в жанре исповедально-автобиографического репортажа. Вся его проза – это репортаж о его жизни. И с максимальной откровенностью. Поэтому я добавил – «исповедальный». Я как-то повез ему в Париж, по просьбе Саши Шаталова, журнал «Глагол», где впервые опубликовался в России «Это я – Эдичка». А у меня вышла тогда «Парижская любовь Кости Гуманкова» на французском языке. И Саша Шаталов предупредил: «Когда будешь с Эдиком разговаривать, постарайся особенно не откровенничать. Как говорится, базар фильтруй». Я, наивный тогда еще, Лимонова не читал, спросил: «А почему?» Саша ответил: «Все, что он слышит, тут же заносит в очередной роман. И ты потом все о себе прочитаешь: и что говорил, и что не говорил – тоже». Он человек, который абсолютно ничего не придумывает. Он описывает то, что с ним происходит.

– То есть ему все время необходима подпитка?

– Он придумывает себе жизнь. Он ее проживает и потом описывает. Горячие точки, встречи с неграми. Это его толкает к созданию новых книг. И рано или поздно он должен был очутиться в подобной ситуации. Я не принимаю его экстремизма. Но понимаю его боль за то, что произошло со страной, ведь ее развели, грубо говоря, на ровном месте. Нас же все обманули, все кинули.

У меня недавно был диалог с Аксеновым. Он говорит: сейчас же замечательно у нас. Маленькие ресторанчики, магазинчики. Василий Павлович, я говорю, у вас туристическое представление о России. Вы от Москвы километров на сто бы отъехали и огляделись. Некому ходить в эти ресторанчики и магазинчики. Это в Москве все замечательно выглядит – все-таки столица огромной сырьевой страны. А чуть дальше – ничего этого нет.

– Я понимаю – можно одним кратким словом охарактеризовать, что с нами происходит. Но существует, наверное, литературное определение…

– Мы живем в эпоху, если говорить научным языком, цивилизационного слома. Это страшная штука, когда нарушена национальная самоидентификация. Если говорить простым языком, то у нации поехала крыша. Мы на эту ситуацию в стране вообще были обречены.

Я вспоминаю самое начало… Придет ли нормальным людям в голову ставить во главе рыночных реформ вчерашнего заведующего отделом газеты «Правда»? Экономических реформ! Всеобщий психоз был такой, что, когда я в какой-то аудитории высказал эту мысль, меня чуть не убили. Сторонники либеральных реформ. Теперь, через десять лет, они сами об этом как о каком-то кошмаре вспоминают.

– Но ситуация выбивала из равновесия – начался этот обвальный капитализм.

– Вот смотришь сейчас на китайцев и думаешь, ну, ядрена мать, ну, говорили же, ну, кто гнал? Почему нужно было за 500 дней? Когда появляется Явлинский и умные вещи говорит, мне хочется его спросить: ну если ты такой умный, чего ж ты такую дурь нес? Какие 500 дней? Сложнейший экономический феномен Советского Союза – да, в чем-то эффективный, в чем-то нет. Но работавший, кормивший страну, обеспечивавший… Ты захотел за 500 дней в капитализм? Ты что, с ума сошел?! И все не поспевало за этим стремительным прорывом, ни сознание, ни законы – ничего. Все делалось безмозглыми людьми…