Государство и народ. От Фронды до Великой французской революции

Спустя год д’Эмери вновь предложил обложить налогом домовладельцев пригородов Парижа, и вновь протесты населения и парламента заставили отложить этот проект. Но члены палат расследования^{22} решили не довольствоваться простым неформальным отказом от налога (так называемого туаз), они потребовали соблюдения всех юридических условностей с тем, чтобы исключить всякую возможность когда-либо вернуться к обсуждению вопроса об уплате туаз. Барийон, выступая в парламенте, даже предложил добиться от регентши торжественного обещания, что впредь ни один налог не будет вводиться без предварительного одобрения парламента^{23}. Самые молодые и радикально настроенные советники палат расследований потребовали открыть совместные заседания всех палат Парижского парламента. Первый президент парламента Матье Моле им отказал. Тогда члены палат расследований во главе с президентами Барийоном и Гэйяном собрались самовольно в палате Святого Людовика — зале для проведения наиболее ответственных и торжественных заседаний; они приступили к выработке общей линии поведения. Но легалистский бунт вскоре был подавлен: Гэйяна и двух других членов палаты расследований регентша отправила в ссылку, а Барийона — в тюрьму, где он вскоре умер^{24}. Эдикт о налогооблажении домов в пригородах Парижа все же был зарегистрирован парламентом.

Барийон не исповедовал каких-либо исключительно радикальных политических взглядов. От большинства членов парламента он отличался лишь большей честностью и решительностью характера. Он, как и его коллеги, был уверен, что верой и правдой служит королю и французскому государству, неотъемлемой частью которого является парламент.

Магистраты выступали подчас против Верховного совета, отстаивая, как им казалось, истинные интересы короля. В благосостоянии народа король, представлялось им, кровно заинтересован, и соответственно чрезмерный налоговый гнет вредит королевским интересам. Большинство магистратов искренне верили в эти идеологические построения, по альтруистические мифы скрывали реальность интересов иного порядка — корпоративных и гораздо более важных для каждого члена парламента. В конечном счете борьба именно за эти интересы определяла деятельность парламента, его тактику лавирования: он то поддерживал протесты парижских буржуа и простонародья, то послушно выполнял пожелания министров. Эта двойственность приводила к тому, что парламент оказывался посредующим звеном между Верховным советом и населением Парижа и вызывал недовольство то одной, то другой стороны.

Но лавирование становилось все более затруднительным. В сентябре 1647 г. парижские торговцы устроили шумные демонстрации во Дворце правосудия. Они оскорбляли магистратов, при этом особенным нападкам подверглись сын д’Эмери — президент третьей палаты расследований де Партиселли, его тесть — президент Ле Кване и генеральный прокурор парламента^{25}. В первой половине января 1648 г. Дворец правосудия вновь заполнили возмущенные парижане: они требовали прекращения преследований за неуплату налога^{26}.

Тогда же зимой 1647/48 г. значительно ухудшилась военно-политическая ситуация. Союзник Франции Голландская республика заключила сепаратный мир с Испанией, переговоры Франции с испанскими и австрийскими Габсбургами в очередной раз зашли в тупик. Требовалось вновь увеличить расходы на войну^{27}, и это в обстановке, когда Парижский парламент и другие верховные суды блокировали финансовую политику Верховного совета, а финансисты теряли доверие к казне: все неохотнее предоставляли займы, все выше поднимали ссудный процент. Стремясь укрепить доверие государственных кредиторов, д’Эмери без ведома Мазарини устроил для них аудиенцию у королевы, вызвав тем самым к себе недоверие первого министра.

В то время как внутригосударственные конфликты приводили к усилению корпоративной солидарности магистратов Парижского парламента, в Верховном совете нарастали трения.