Государство и право в Центральной Азии глазами российских и западных путешественников XVIII — начала XX в.

Будущих мусульманских «юристов» готовили в медресе. П.И Демезон, побывавший в Бухаре в 1833 г., сообщает, что в то время изучался лишь один небольшой правовой учебный курс в рамках богословия — на основе труда «Фурани фикх» («Начала юриспруденции») Убайдуллы б. Таджи Шарие [Демезон, 1983, с. 45]. Дипломат М. Н. Никольский, живший в Бухаре в начале XX в., отмечал, что при медресе уже существовали целые «богословско-юридические факультеты» («шарие»). На них студентов обучали тафсиру (толкованию Корана), хадисам (изречениям пророка Мухаммада), фикху (правовой доктрине), усул ал-фикху (правовой методологии) и шариату как законоведению в целом. Но при этом основным методом изучения мусульманского права, как и многие века назад, оставалось зазубривание Корана и других священных текстов, что отражало устаревание и консерватизм юридического образования в Бухаре [Никольский, 1903, с. 38–41].

Более того, путешественники отмечают, что чем дальше регион находился от самой Бухары, тем меньше было в нем влияние мусульманских судей [Вамбери, 2003, с. 179–180]. Несомненно, это является еще одним свидетельством в пользу длительного сохранения в Бухарском эмирате тюрко-монгольских традиций, в соответствии с которыми основная законодательная и судебная власть находилась в руках монархов и назначавшихся ими чиновников разного уровня, а не мусульманского духовенства, как в странах «классического ислама». Поэтому сообщения некоторых авторов о том, что основным законом в Бухаре являлся Коран или шариат (см., например: [Галкин, 1894б, с. 26; Ханыков, 1843, с. 179; Энпе, с. 177]), следует воспринимать критически: такова была официальная позиция властей эмирата, но практика от нее сильно отличалась.

Тюрьмы

Считаем целесообразным отдельно проанализировать сведения путешественников о бухарских тюрьмах, которые для многих из иностранных очевидцев стали настоящим символом бухарской отсталости, жестокости и деспотизма. В самом деле, эти места заключения не менялись в течение веков, поэтому неудивительно, что многие иностранцы желали воочию увидеть этот яркий пример средневековой дикости и, конечно же, описывали свои впечатления — пожалуй, даже более ярко и экспрессивно, чем другие увиденные ими объекты и явления.

Практически в каждом городе была тюрьма, а в некоторых даже две и более. При этом одна считалась местом «предварительного заключения», другая же предназначалась для тех, кого уже приговаривали отбывать наказания.

Первая располагалась при дворце правителя, рядом с канцелярией, и представляла собой чаще всего тесное однокомнатное помещение либо с решетками, либо вообще без окон [Демезон, 1983, с. 58; Татаринов, 1867, с. 63–64, 70]. Из этой тюрьмы можно было как выйти на свободу, так и отправиться в другую, более страшную тюрьму, и даже распроститься с жизнью: именно в такой камере устраняли неугодных эмиру сановников и других лиц, казнь которых он не желал делать публичной [Стремоухов, 1875, с. 684]. Условия в такой тюрьме («бархане») были весьма тяжелыми: как вспоминал торговец В. П. Батурин, проведший в ней около месяца, не только сырость, смрад и темнота, но и в особенности неопределенность своего положения тяжело сказывались на физическом и психическом здоровье заключенных [Шустов, 1870, с. 205].

Вторая тюрьма — уже для приговоренных преступников — называлась зинданом, и заключенные в ней содержались в еще более тяжелых условиях. Как правило, это было тесное помещение, в котором узников заключали в колодки или сковывали одной цепью, такой короткой, что могли вставать, садиться, ложиться или наклоняться только все вместе, а на ночь их еще и приковывали к бревну. Пол тюрьмы был устлан гнилой соломой. На улицу заключенных не выводили даже для отправления «естественных надобностей», для этих целей в середине камеры располагалось отверстие [Варыгин, 1916, с. 797; Рок-Тен, б, с. 57; Семенов, 1902, с. 980]. Приговоренные к пожизненному заключению помещались в подземные этажи зиндана, куда их спускали на специальных блоках, свет туда не попадал, было множество инфекций, и о заключенных никто не заботился — лишь в виде особой милости родственникам разрешалось передавать им еду [Варыгин, 1916, с. 797; Стремоухов, 1875, с. 684].