Государство и революции

Стоит отметить еще одну важную особенность внутрисоветской оппозиции 60-х -80-х гг. Если судить о ней только по известным проявлениям, то на первом плане оказывается правозащитное движение. Потому что оно постоянно находилось на виду, пыталось вести свою деятельность в открытую, поддерживалось Западом и, соответственно, освещалось средствами массовой информации, как за рубежом, так и в трансляциях на Советский Союз. Но как раз это движение в политическом плане было самым ограниченным, противоречивым и непоследовательным. Правозащитники при создании своих организаций неизменно подчеркивали, что отнюдь не ставят целью свержение коммунистического режима, а действуют строго в рамках советских законов. Будучи «политическими», они сами же всячески старались отстроиться от «политики». Честные люди, в значительной доле — искренние идеалисты, готовые жертвовать собой ради своих убеждений и невинно страдать ради помощи невинно пострадавшим, они сами запутывались в собственных самоограничениях и наивных комплексах.

Как следует из их собственных воспоминаний, никто из них не представлял и не выдвигал какой-либо программы целенаправленных действий. Если одна часть, представленная Ю. Орловым, считала, что благодаря их деятельности (и под влиянием инициированной ими международной реакции) возможны некоторые "реформы сверху" по смягчению советского строя — они даже писали соответствующие обращения к Брежневу, — то большинство правозащитников в вероятность каких-либо прогрессивных преобразований в СССР вообще не верило, и придавало своей борьбе сугубо частный характер. И велась она в сугубо пассивных формах. Такие столпы правозащитного движения как Сахаров и Турчин выступали даже принципиальными противниками забастовок — поскольку они, мол, наносят ущерб экономике. Тот же Сахаров ограничивал свою деятельность узким кругом знакомых, избегал контактов с "людьми из народа", и уже незадолго до смерти признавался, что просто не представлял, как и о чем он смог бы говорить в выступлении перед рабочими.

Создаваемые правозащитные структуры, вроде "Международной Амнистии" и Хельсинкских групп, соглашались брать под опеку лишь тех политзаключенных, которые "не призывали к насилию". То есть, только пассивные инакомыслящие или пострадавшие по какому-нибудь недоразумению получали право на их моральную и юридическую поддержку, на материальную помощь из курируемых ими фондов, только они имели возможность попасть в составляемые и пересылаемые на Запад материалы о нарушениях прав человека. А те, кто действительно оказывались непримиримыми врагами коммунистического режима и в качестве своей цели выдвигали его свержение, для правозащитников как бы и не существовали. Это не говоря уж о власовцах с бандеровцами, которые продолжали свои бесконечные мытарства по лагерям — такие старики сидели, например, в одной зоне с Орловым, но их вообще не считали «политическими»! Для правозащитников они были "военными преступниками", а стало быть, находились в заключении вполне «законно» и "правильно".

Со скрипом, с рядом оговорок поддерживались националистические организации, поскольку формально право наций на самоопределение содержалось в советской конституции, и их борьба каким-то боком подходила под разряд законной (если, опять же, не призывала к революциям и народным выступлениям, а велась в умеренных рамках). Но за русским народом такое же право почему-то в упор не признавалось, и от любых проявлений русского национализма правозащитники отмахивались и открещивались как от «черносотенства», связывая его не иначе как с "провокациями КГБ".

Категорически отрицались подпольные методы борьбы — ведь они сами по себе были «незаконными», а правозащитники демонстративно подчеркивали «легальность» своей деятельности. И порой это приводило к совершенно уродливым явлениям. Скажем, когда руководителя Хельсинкской группы Орлова уже обложили со всех сторон, и он вынужден был скрываться от ареста, то «сдали» его… собственные соратники. Встретившись с ним, обсудили ситуацию и глубокомысленно пришли к выводу, что негоже, дескать, их лидеру прятаться и жить на нелегальном положении, поскольку весь смысл правозащитной деятельности — в ее открытости и строгом соблюдении законов. А стало быть, ему нужно самому идти и «садиться». Он и сел. На семь лет лагерей плюс пять ссылки, едва не поплатившись жизнью. А пока сидел, один из ближайших соратников у него вдобавок и жену увел…