Государство и революции

Полным ходом пошел распад и в самой КПСС. Ведь к 80-м годам огромная партия давно уже не могла быть ни «опорой» правящих кругов, ни какой-либо «элитой», ни «авангардом». Ну о какой «элите» могла идти речь, если партия представляла собой гигантскую массу, разросшуюся до 21 млн. членов? Вся ее "авангардная роль" выражалась в голосовании «за» на собраниях, уплате взносов и обязательной подписке на «Правду», а вступали в нее из соображений карьеры, повышения своего служебного и общественного рейтинга, а то и по искренним заблуждениям молодости. Как шутили в «перестройку»: обычный рэкет — партия обеспечивает твое продвижение, а ты ей за это отстегиваешь часть прибыли в виде взносов. И в 1985-91 гг. из этой массы вышло 6 млн. чел. Отделялись, сначала в качестве фракций, а потом и отдельных организация, "Демократическая платформа КПСС", "Марксистская платформа КПСС", отделялись компартии союзных республик — одни, как компартия Литвы, из сепаратистских побуждений, другие — как КПРФ, считая курс Горбачева "предательством социализма".

Возникало и продавалось на каждом углу множество печатных изданий, самодеятельных, стихийных, нигде и никем не зарегистрированных. И не обязательно политических, связанных с определенными партиями и движениями. Просто творческие и инициативные люди, не имевшие возможностей для публикации в советской системе печати, дорывались до «левых» контактов с типографиями, которые в условиях хозяйственного развала не прочь были подзаработать, и таким образом появлялись новые, доселе неведомые газеты. Одни лопались после пары номеров, другие завоевывали свой круг читателей и держались в некоем квазистабильном положении. Только надо подчеркнуть, что ни одно печатное издание того времени и ни одна политическая организация сами по себе не играли и не могли играть сколь-нибудь серьезной роли в стремительном развитии событий. Бульварные газетенки тиражом в несколько тысяч экземпляров, разумеется, не могли конкурировать с официозными средствами массовой информации, и жили лишь тем, что заполняли пустующие ниши, которые советская пресса не затрагивала или боялась затрагивать. А партии и движения чаще всего оставались малочисленными, группировались вокруг тех же газетенок или стихийных лидеров, и, увы, точно так же, как в политической мешанине 1917 г., вовсю увлекались мелочными спорами, междоусобной и внутренней грызней.

Помню, например, как нам с друзьями стало интересно познакомиться с молодыми демсоюзниками, и мы, связавшись с ними по одному из контактных телефонов, договорились о встрече. Но оказалось, что приехавшие к нам ребята уже вовсе не демсоюзники, потому что успели разругаться с демсоюзниками, вошли в какую-то другую, уж не помню какую организацию, которая в свою очередь делилась на несколько фракций, и горячо принялись растолковывать нам особенности своей фракционной борьбы — кто там прав, кто не прав, почему не прав, и какими способами борются с ними наши собеседники. А мы сидели и недоумевали — шел 1989 год, коммунистическая система выглядела еще очень внушительно и монолитно, и вместо объединения против нее ломать копья за формулировки программ выглядело просто дико.

Или возьмем другой пример — весной 1991 г. произошел раскол внутри Демсоюза по поводу тактики борьбы. Одно крыло, назвавшее себя "Гражданский путь", образовавшееся вокруг газеты "Свободное слово" и ее редактора Э. Молчанова, считало возможными только ненасильственные и агитационные методы. Другое, «либеральное», во главе с В. Новодворской, было настроено куда более решительно и звало на баррикады, а позицию своих товарищей по партии считало не иначе как оппортунизмом. И разногласия достигли такой степени, что Новодворская с самыми буйными своими сторонниками совершила набег на редакцию "Свободного слова" и разгромила ее. А милиция, которая перед тем неоднократно разоряла ту же самую редакцию и, разумеется, держала ее под надзором, в этот раз не вмешивалась и от души потешалась зрелищем междоусобного штурма и погрома оппозиционного издания… Поэтому нетрудно понять, что серьезной угрозы для режима подобные организации представлять никак не могли. Но это если поодиночке. А они действовали в массе. Разобщенно, разрозненно, но в едином направлении. Причем такое единство обеспечивалось вне зависимости от чьих-то частных мнений, вполне объективными факторами. Жизнеспособным оказывалось все то, что попадало в общую струю народных настроений — и само получало от этих настроений поддержку и подпитку.