Государство и революции

В некоторых интеллектуальных и бывших диссидентских кругах можно и сейчас встретить мнение, что доживи до коренных перемен А. Д. Сахаров, его фигура в роли общенационального лидера избавила бы Россию от многих бед и потрясений. Но и этот вопрос лежит в чисто гипотетической области насколько известно, Сахаров к официальным постам никогда не стремился, прекрасно понимая, что его натура несовместима с неизбежной в таких случаях политической «грязью». Да и возглавить практическую борьбу, как это сделал Ельцин, он вряд ли был способен по складу характера — а следовательно, не подошел бы народным массам. Впрочем, и сам он, как уже отмечалось, избегал общения с толпой и не представлял себя в таком амплуа. Ну а ко всему прочему, сторонникам подобных теорий стоит напомнить, что честный и принципиальный идеалист во главе государства, увы, способен наломать куда больше дров и привести его к куда более страшной катастрофе, чем расчетливый прагматик. История знает немало таких примеров — в том числе и наша. Разве не честные идеалисты во имя своих абстрактных идеалов привели Россию к гибели после Февральской революции?

А с другой стороны, нужно учитывать и тот фактор, что стихийное выдвижение народом фигуры лидера — штука сама по себе небезопасная. Массовый энтузиазм редко бывает способен к объективным оценкам. Непредвзятая информация в таких случаях отсутствует, а предвзятая противной стороны, заведомо отвергается. На многое экзальтированный народ закрывает глаза. И в таких условиях, когда главными критериями служили только общая известность и оппозиционность коммунистической системе, стихийный выбор Ельцина оказался далеко не самым худшим. Например, намного более удачным, чем в Грузии, где такая же стихия вынесла наверх диссидента Гамсахурдиа — и посадила себе на шею диктатора.

Особенности антикоммунистической борьбы в России порождали и другие важные последствия. Так, все "демократические реформы" Горбачева нацеливались главным образом на показуху перед Западом. Но и стихийное оппозиционное движение тоже в основной массе ориентировалось на Запад. Отдельные голоса о национальном своеобразии России и о специфике ее исторического пути, просто не имели шансов быть услышанными. Люди выросли на противопоставлении заграничного и собственного бытия, знали из фильмов и передач о заграничном уровне жизни и недосягаемых в собственной стране гражданских свободах — так казалось, чего желать лучшего и изобретать велосипед?

Впрочем, что уж там говорить о стихийных тенденциях, порождаемых эмоциями, если даже такая организация, как НТС, казалось бы, давно готовившая себя к "национальной революции" и имевшая все возможности для серьезных теоретических проработок, оказалась в плену тех же самых теорий. Ее модели будущей России с 30-х годов успели в значительной мере трансформироваться. Если изначально они строились из предпосылок евразийства о собственных путях развития страны, то к 80-м эти модели тоже стали сводиться к демократии западного типа. Оставлялись некоторые специфические элементы, вроде развития религиозной культуры и земского самоуправления, но они уже носили второстепенный характер. И, пожалуй, такое изменение взглядов было обусловлено вполне объективными факторами. В предвоенный период демократические державы выглядели на политической арене достаточно жалко и беспомощно, а кроме них существовал широкий спектр других форм государственного устройства — ну а в двухполярном послевоенном мире ситуация стала совершенно иной.

И в итоге, большинством противников коммунизма в России западные формы демократии воспринимались как единственно возможная альтернатива тоталитаризму, западные оценки и суждения возводились в ранг неоспоримых истин, а сами западные державы считались естественным союзником в борьбе с правящим режимом. Чего на самом деле и в помине не было. Например, уже в 1991 г., после нескольких кровавых побоищ в СССР и прочих рецидивов реакции, проживающий в США правозащитник Орлов подал меморандум в Белый Дом и госдепартамент, доказывая, что ради торжества демократии надо поддержать Ельцина в его противостоянии с Горбачевым. Ответ он получил вежливый, но категоричный — мол, переориентировать свою политику с Горбачева на Ельцина Соединенные Штаты не предполагают. Так что в действительности ни о какой озабоченности "правами человека" и помину не было. Западные политики убедились в сговорчивости и уступчивости Михаила Сергеевича, сочли его достаточно предсказуемым, и он их вполне устраивал для реализации их линии по ослаблению советского государства. И если в начале перестройки "общественное мнение" еще по инерции времен противостояния выступало против нарушений этих самых "прав человека", то теперь средства массовой информации успешно переориентировали свою общественность в другое русло, и она дружно шизела от «душки-Горби», а разгоны демонстраций, попытки закручивания гаек, жертвы Тбилиси, Риги и Вильнюса как-то никого уже и не волновали.