Государыня

Бесплодное сидение под Азовом могло продолжаться сколь угодно долго, тем паче что русичи не давали заскучать гостям, то совершая вылазки, то травя колодцы. И это начало давать свои результаты.

Мало того, по реке совершали рейды корабли, наплевательски обстреливая татар, которые выли со злости, но поделать не могли ничего. Разве что обстрелять в ответ?

Но у русских пушек было преимущество в дальнобойности. Хоть небольшое, но его хватало, чтобы оставаться безнаказанными.

Селим-Гирей пожелал вступить в переговоры с Ромодановским.

На этот счет Григорию были оставлены не только инструкции, но и Воин Афанасьевич.

Это случилось очень просто. На шестьдесят второй день осады, в полдень, к Азову подъехал татарин с белым флагом и сообщил, что хан, великий и солнцеподобный, могучий и грозный и т. д. и т. п., желает поговорить с презренными врагами, проявляя к ним невиданную до той поры милость.

Враги в свою презренность не поверили, но поговорить согласились. Видимо, поняв, что три дня были явным преуменьшением — тут на годы бы считать, крымский хан решил попробовать еще раз предложить сдачу.

И ровно через два часа Селим-Гирей подъехал к мосту, на который ради такого случая со стены спустили Григория Ромодановского, Воина Афанасьевича и еще пятерых воинов — случись что, они дадут полководцам время уйти.

Но хан не собирался мошенничать, да и со стены за ним наблюдали.

Первым, как и полагалось вежливому человеку, заговорил Ромодановский:

— Мое приветствие и почтение блистательному хану, чья слава дошла до всех концов Руси!

По-турецки он говорил не слишком бегло, но достаточно чисто — нахватаешься тут. Селим-Гирей кивнул толмачу и медленно заговорил.

— Великий хан, — титулы Ромодановский привычно пропустил, — приветствует достойных противников. К сожалению, сердце его омрачила печаль, потому что ваши братья разбойничают на его земле…

На это мог ответить любой русич — и Ромодановский не стал исключением:

— Сотни лет подданные хана угоняют наших людей, словно скот, грабят, режут, насилуют… мы пришли за своими людьми — и не уйдем без них.

— Если вы будете продолжать бесчинствовать на чужой земле, султан уничтожит вас.

Ромодановский усмехнулся, привычно огладил бороду:

— Коли султан пожелает уничтожить нас… так мы уничтожим султана.

Селим-Гирей гнева не сдержал, рука сама к сабле потянулась, но потом опамятовался. Бесчестье — на переговорах руку поднимать.

Небрежным жестом отослал подальше и толмача, и охрану. Видя такое дело, и Ромодановский кивнул своим людям. При нем остался один Ордин-Нащокин.

— Что хочет русский царь, чтобы уйти с моей земли?

По-русски Селим-Гирей говорил достаточно понятно. Картавил, конечно, глотал окончания слов, но Ромодановский его понимал. И даже смотрел с сочувствием. А как тут правду скажешь? Но и лгать не стоило, все равно это уже ничего не поменяет:

— Мы пришли навсегда. И не уйдем.

Селим-Гирей потемнел лицом. Сбывались худшие опасения. Не набег, нет. Завоевание. И… он был умен, этот крымский хан, которого современники уже не назовут «Мудрым».

— Вы умрете.

— За нами придут другие.

Селим-Гирей смотрел на него и понимал, что иначе — никак. Эти люди готовы стоять до последнего — и готовы здесь умереть. Он может уничтожить их, но вслед придут другие.

А его земля стонет под копытами коней захватчиков. И есть только один выход — захватить мятежную крепость, сровнять ее с землей — и идти, догонять русичей уже в Крыму. Тогда есть возможность победить.

— Мне жаль. Вы умрете.

Ромодановский усмехнулся:

— На все воля Божья.

На том и кончились мирные переговоры. Мужчины разошлись в разные стороны, Селим-Гирей поскакал к своим войскам, а Воин Афанасьевич тронул Ромодановского за плечо.

— Григорий… дозволь…

Ромодановский внимательно слушал его, пока поднимали их на стену на веревках, слушал на стене… и наконец — кивнул.

— Бесчестно сие…

— Грех на мне будет. — И вдруг выплыло оттуда, из вечеров в царевичевой школе, из споров и разговоров: — В войне изначально чести нет, так что не стоит и горевать о ее утрате.

Ромодановский был не согласен, но и не спорил.

Селим-Гирей, конечно, обратил внимание на то, что что-то вспыхивает яркими искрами на башне Азова… но что? И для чего?

Гелиограф работал. Почтовых голубей перехватили бы, сокола, гонца тоже, а вот гелиограф, отчетливо видный на сотню километров окрест — благо день был ясным, — ни перехватить, ни расшифровать не получилось.

Воину Афанасьевичу того и надо было.

* * *

Приступ начался с рассветом. Татары лезли на стены, словно бешеные муравьи, подтаскивали пушки, стремились завалить русских числом, но Ромодановский пока держался. И держался, видит бог, неплохо. На татарские пушки отвечали пушки русские, подкопы закидывались ручными гранатами, а лезть на стены…

Ну, лезь. Посмотрим еще, как долезешь.