Государыня

Параскева была немногословна и не сетовала на скудость жизни. Её голубые глаза лучились добротой, а на лице таилась улыбка.

   — И давно ваша обитель стоит? Как в неё собрались россиянки?

Сказывают предания, что Софийской обители более ста пятидесяти лет. А сходятся в неё православные христианки со всей польской земли.

   — Из семей уходят? — спросила Елена.

Ан нет, матушка–королева, таких лишь две инокини. К нам идут больше обездоленные, коих польские паны в услужение гонят.

   — Вот как! А я того и не ведала…

Чуть позже Елена удивилась мужеству, стойкости, терпеливости и многому другому, что помогало монахиням одолевать полунищенское существование. Ещё подъезжая к обители, Елена поняла, что только чудо удерживало монахинь от ропота на Бога, на людей. Обитель была огорожена полусгнившим деревянным заплотом. Перед ним виднелись овощные гряды, два лоскута ржи десятин по пять, ещё малые лоскуты ячменя и овса. За деревянной оградой стояло два десятка ветхих келий. Перед ними поднималась деревянная церквушка с тесовой кровлей, в стороне вдоль ограды просматривались хозяйственные службы, трапезная — всё дышало на ладан.

   — И это всё ваше достояние? — удивилась Елена.

- Да, матушка–королева, но нам хватает того, чтобы хранить чистоту душевную, — всё так же скромно ответила Параскева.

Елена поняла, что эти удалённые от Руси и уединённые от мира православные россиянки — истинные сёстры Христовы, что им неведома мирская суета, зависть, злоба, что в общении с Богом они видят смысл жизни. Нужно ли им что‑либо, Елена о том не спрашивала. И так было понятно, в чём они нуждались. Елене захотелось как‑то скрасить их быт, чтобы у них был достаток в пище, в топливе, в церковном убранстве, чтобы жили они в чистоте не только душевной, но и телесной. Елена подумала, что своим самозабвенным служением православию они должны получать больше, чем то, что давали им скудные возможности. Пока Елена и Параскева обходили убогие постройки, осматривали трапезную, которая разваливалась от ветхости, у королевы родилось страстное желание построить здесь всё заново, просторнее, крепче. Тогда, сочла Елена, может быть, тут обретут покой и утешение многие другие страждущие россиянки.

Показав в обители всё, что можно, Параскева привела королеву в свою келью. Она ничем не отличалась от убогих келий инокинь, разве что была посвободнее. «Они достойны лучшей доли», — снова подумала Елена и, присев на скамью, сказала:

   — Ты, матушка–игуменья, прими мои слова как должное. Дай мне бумаги и припас к ней, я напишу грамоту, что построить здесь моей волей, дабы обновить жизнь.

   — Матушка–королева, ведь у нас, как у церковных мышей, ни гроша нет, — не на шутку испугалась игуменья. — Паломники к нам не заходят, вклады делать некому, и самим нам нечем обновлять ветхое.

   — Не пугайся, матушка Параскева. Это будет мой вклад в обитель. А сделаю я это во благо светлой памяти моей матушки, великой княгини Софьи. И так всё складно получается: ваша обитель Софийской называется. Моя матушка порадовалась бы тому.

   — Дай тебе Бог сил и здоровья, радетельница и заступница наша! — отозвалась Параскева и принялась молиться перед образом Божьей Матери.

   — Помолись, помолись за меня, матушка, — улыбаясь, сказала Елена и попросила боярыню Пелагею: — Голубушка, возьми возок и сгоняй в Гливице, привези старосту: совет держать буду.

   — Исполню, матушка, мигом, — ответила Пелагея и ушла.

Всегда было так: когда Елена бралась за какое‑либо дело, она сама не знала покоя и другим не давала. К приезду пана Збышека она написала в грамоте, какие строения возвести в обители, кто будет строить. Были обозначены власть и полномочия старосты. Не забыла Елена написать, что все налоги, кои будут собираться с повета в её пользу, шли бы на оплату материалов и работу, выполняемую в монастыре. По мере составления грамоты желания Елены прирастали, и она отважилась построить каменную церковь на свои капиталы из приданого. Всё богатство Елены в эту пору хранилось под городом Вельском, в мужском монастыре Святого Серафима, где настоятелем был крепкий поборник православия отец Нифонт.

Старосту привезли быстро. Пелагея привела его в келью. Он был напуган, всю дорогу мучился вопросом: в чём он успел провиниться. Елена вскоре успокоила его.

   — Пан Збышек, я позвала тебя затем, чтобы сказать, что мои заботы в повете были бы и твоими, — повела беседу королева. — Я взяла опеку над Софийской обителью и даю тебе большие полномочия, а ты используй их с честью. Понимаешь? С честью. И сил не пожалей. За всё будешь получать жалованье.

   — Ваше величество, государыня, Збышек не посрамит чести, — заверил, облегчённо вздохнув, староста.