Государыня

Слышал за спиной «мышиную возню» и Александр. В это мгновение ему захотелось насолить своим вельможам, которые с первого часа после его венчания так старательно вбивали клин раздора между ним и супругой. Он, как и Елена, громко и сердечно произнёс:

   — Я благодарю Пресвятую Деву Марию за то, что она послала мне в супруги доброго и прекрасного ангела.

   — Ты великодушен, мой государь. Поди, страдал, ожидая меня, когда я не отозвалась на твоё приглашение, — заметила Елена.

   — И верно поступила, — ответил великий князь. — Тебя вразумил сам Господь Бог. Там, в Верхнем замке, тебя ожидало бы великое разочарование. Но всё позади, всё позади.

У Александра прошла скованность, улетучилось чувство вины. Он увидел, что Елена не испытывает жажды отмщения за нанесённую обиду, и ему захотелось побыть с нею вдвоём, без помех любоваться её нежным лицом, слушать её мягкий и тёплый говор. Ему нравилась русская речь, и он сам говорил по–русски неплохо, потому, счёл он, им легко понимать друг друга. Повернувшись к своему канцлеру, гетманам и наместникам, Александр сказал:

   — Вы вольны идти в трапезную, а у нас с государыней державный разговор.

Вельможи согласно покивали головами, и Влад Монивид направился в трапезную, где дворецкий Дмитрий Сабуров уже распорядился накрыть столы. Великий князь взял свою супругу под руку и повёл её в верхние покои. В небольшой зале перед спальней Елены их встретили боярыни Мария и Анна и боярская дочь Палаша. Елена представила их Александру, и они, откланявшись, покинули залу. Супруги остались вдвоём. Первой нарушила затянувшееся молчание княгиня Елена:

   — Мой государь, поведай о себе хоть немного. Есть ли у тебя братья, кроме короля Ольбрахта, сёстры? Может, о державе что‑либо скажешь?

Александр не был готов к такому откровенному разговору и почувствовал смущение, скованность. Никакого державного разговора он вести не хотел. Он счёл, что Елене будет неинтересно слушать о его взаимоотношениях с польским королём, братом Яном Ольбрахтом. И с младшим братом Сигизмундом они не понимали друг друга. Между братьями не было открытой вражды, но и добрый мир не согревал их братские узы, особенно со старшим братом. Ольбрахт был человеком жёсткого нрава и постоянно навязывал Александру свою волю, учил жить по–польски, презирать всё русское, вольничал на южных землях Литвы, разорял русские селения. Нет, нечего ему было сказать о братьях и об отношениях двух держав. Однако и о жизни в Литве Александр мало что мог поведать. Ведь он только числился государем Литвы, но не властвовал над великим княжеством, не управлял им. Всё это делали паны рады, наместники, гетманы. Даже во время войн великому князю отводилась самая малая роль. Ему было дано лишь умереть со своими рыцарями на поле брани, но не командовать ими. Этим занимались прославленные гетманы Николай Радзивилл, Ян Заберезинский, граф Хрептович, князья братья Друцкие. Что же, об их подвигах рассказывать супруге, о том, как они воевали Русь? Конечно, у Александра было положительное начало для разговора: ведь это он добился прекращения войны с Русским государством вскоре после смерти батюшки, великого князя Литовского и короля Польского. Однако и этот разговор был некстати, и Александр терзался от затянувшегося молчания. Чтобы хоть как-то скрыть свою неловкость, избавиться от скованности, он встал с кресла и подошёл к окну.

Между тем это молчание сыграло большую роль в том, чтобы Елена лучше поняла нрав своего супруга. Его смущение перед нею, его безмолвие говорило о том, что у Александра оставалась ещё совесть, что у него добрая душа, боязнь показаться неправедным, дерзким болтуном. К тому же он, как почувствовала Елена, уважительно относился к женщинам, не считал их своим «подножием». Этому должно было радоваться — и радоваться вместе. Елена с присущей ей живостью сделала первый шаг навстречу сближению. Она подошла к окну, взяла Александра за руку, усадила его на обитую бархатом скамью, привезённую из Москвы, сама села рядом и бодро сказала:

   — Вижу тебя, мой государь, угнетают минувшие дни. А ты их забудь. Ты лучше послушай меня, как мы ехали к тебе в Вильно и сколько всего видели. Мы ехали медленно. Признаюсь, я боялась встречи с тобой, всё оттягивала её. «Господи, — думаю, — он ведь старше меня, встанет надо мной, как строгий батюшка, а я того не терплю». Вот и тянула время. А встречали нас повсюду хлебом–солью, радужно да красно. И по твоей земле мне было приятно ехать. Любезный народ в твоей державе живёт, хоть литвины, хоть русичи.