Готамерон. Часть I (СИ)

— Так, любимый, ты, вроде, завел дружбу с нисмантами. Тогда скажи, как мастера поделили живущих на свете существ?

— Назвали одних животными, а других — монстрами.

— Правильно. Монстрам пощады нет. Так что хватит скулить. Пусть меня убьет стрела, но не твоя жалость.

Может, Оливер и выглядел внушительно, но, не в пример ей, был чересчур мягок. В его жизни не было потрясений и утрат. Даже бабка Оливера, которой, по слухам, исполнилось уже семьдесят два года, доживала свой век на отдаленной ферме в горах. Таких счастливчиков и в городе сложно было найти. Она же потеряла всех, как раз таки благодаря монстрам, которых с тех пор истребляла везде и всюду.

Оливер все не унимался, взывая к состраданию, смирению и прочей ерунде, а под конец вспомнил святого Рута, пять лет прожившего в пещере бок о бок с ограми. Анабель это надоело и она выбилась вперед, затянув песенку, которую родители напевали непослушным детям перед сном:

В старом доме у ручья, жила дружная семья,

Шесть крестьян в краю забытом у Лендлорда под защитой,

Обреченных до заката спины гнуть за горсти злата.

Среди пашен и лесов позабыв в конце концов,

Что беспечность, — как зараза, горше ведьминого сглаза,

А несчастье, — как вода, за раз смоет без следа.

Первым дед через лес до таверны пошел,

По тропе сквозь кусты, где тимьян пышно цвел,

Вертит он головой, на деревья глядит,

Из земли, словно гриб, вырос грозный бандит,

И второй за кустом, с арбалетом в руках,

Кровь смешалась с землей, по траве пошел прах.

Вывод только таков: путник в оба гляди!

Сотни лютых врагов поджидают в пути.

Солнце быстро взошло. Пашня в дымке стоит.

А работа в полях, словно масло кипит,

Пашут точно рабы сотни нищих крестьян,

Муж с женой среди них, косят пышный бурьян.

Вдруг пополз под ногами слой ломкой земли,

И под пашней крестьяне покой обрели,

И мораль здесь ясна, вывод очень простой:

Стали муж и жена землегрызов едой.

Их сынишка гулял на опушке лесной,

Листья жухлые мял лёгкой детской ногой.

Приключений азарт его в чащу манил,

Где ограбленный дед сам себя схоронил.

Зашуршали кусты, лес сотряс хищный рык,

Из травы воплоти жуткий гримлак возник,

Шелест крон вековых, рук рассеянный взмах…

И ребёнок затих в цепких зверя когтях.

У мальца же была дорогая сестра.

Весела и быстра, словно пламя костра.

Так любила она у ручья танцевать,

Песни звонкие петь и ракушки искать,

Позабыв за игрой, что к трясине ушла,

Где в зелёной глуши злая вырна жила.

Смотрит девочка вниз, видит два желтых глаза,

Забурлила вода, и простая проказа,

В ледяную могилу ее привела,

Где она средь ракушек покой обрела.

А старушка в тот день за грибами пошла:

На соседний погост, где всегда их брала.

В сердце кладбища вёл старой женщины путь:

Там мирквист густо рос, и мерещилась жуть.

Но крестьянка гнала суеверия прочь,

Позабыв, что мертвец видит в сумраке ночь.

Вот последний завет, — избегай темных мест,

Где покоятся кости, а зверь их не ест,

Где пустая корзина крестьянки лежит,

Где в могиле мертвец своих жертв сторожит.

Опустел старый дом у лесного ручья,

За высоким холмом вся исчезла семья.