– Да, представьте себе, у нас в Израиле, в рамках Международного иерусалимского фестиваля! – отчеканила она вызывающе.
– Я вижу у вас там наступили большие перемены! – Ури пригасил сигарету в стоящей неподалеку чашке Яна и спросил негромко, пользуясь тем, что их никто не слышал:
– С кем же, интересно, вы были на этом концерте? С ним? – он указал взглядом на Яна, помогающего Меиру складывать чистые бокалы в соломенную корзинку.
Зрачки Клары сузились, и Ури вспомнил, как во время их путешествия по Средиземному морю на теплоходе она всегда проигрывала в покер, потому что по лицу ее всегда можно было определить, когда она блефует.
– Откуда у вас такие странные идеи? – она пригасила свою сигарету в той же чашке, что и он, поднялась, резко оттолкнув стул, и отвернулась к окну, за которым, наконец, стемнело.
В гостиную вошли музыкальные пасторы и подсели к Толефу, тихо наигрывающему что-то на рояле. При виде этих неразлучных преподобных отцов Меир поставил, наконец, корзинку с бокалами на угловой столик и, кивком попрощавшись с остающимися, не спеша направился к выходу. Лу рванулась было за ним, но Ури подхватил ее под локоть и начал шептать ей на ухо какие-то скабрезные глупости, о существовании которых в собственном сознании сам до сих пор не подозревал. Она слушала со снисходительным интересом, не пытаясь вырваться, и только когда за Меиром захлопнулась парадная дверь, он отпустил ее со словами:
– Не хотите ли отведать этой знаменитой цуйки? – и потянулся за чашками с темной жидкостью, краем глаза наблюдая, как Ян окликнул Клару, и они дружно двинулись к выходу. Лу перехватила его взгляд, отвергла предложенную ей цуйку и сочувственно покачала головой:
– Бедный вы бедный, брошенный ребенок, вам и впрямь надо выпить!
И быстро вышла, но не стала догонять Меира, а повернула к лестнице, ведущей наверх. Ури глянул на часы. До автобуса на Честер оставалось десять минут, а он еще не завершил операцию с чашкой Яна. Он легко нашел ее по торчащим из нее окуркам, не таясь, взял со стола вместе с парой соседних и понес к буфету. Поставив все чашки в ряд на его темной крышке, он огляделся – народу в гостиной почти не осталось, и никто на него не смотрел. Тогда он ловко выдернул из мусорной корзинки заранее облюбованный им пластиковый пакетик от пирожного и, быстрым движением смахнув в него чашку Яна, сунул ее в карман. Выходя он заметил, что отец Георгий уже проснулся и сосредоточенно сливает из чашек недопитую цуйку обратно в бутылку из-под «Фанты».
По дороге к автобусу Ури с каким-то злобным весельем повторял про себя навязшую в зубах скороговорку «Карл у Клары украл кораллы, Карл у Клары украл кораллы, а Клара у Карла украла кларнет».
Он вскочил в автобус в последнюю секунду. Хоть автобус был почти пустой, почитать там дневник Карла не удалось, потому что водитель погасил все лампы в салоне. Не удалось снять и номер в отеле по прибытии в Честер. Смотреть «Битву при Ватерлоо» съехалось столько народу, что о свободных комнатах и речи быть не могло. Не зная, куда ему деваться, Ури побрел на вокзал и, проглядев расписание, обнаружил, что через десять минут уходит ночной поезд на Бирмингем. Он купил билет туда-обратно и, проклиная дороговизну английской железной дороги, наконец отгородился от мира в грязноватом, но удобном откидном кресле второго класса.
Поезд негромко свистнул и тронулся с места. Убедившись, что никто из немногочисленных ночных пассажиров им не интересуется, Ури открыл свою рабочую сумку и вытащил заветную пачку листков. Ему не терпелось быстро пролистать их, чтобы поскорее найти нужное место. Но он сам себя притормозил, – если он хочет узнать правду, он должен читать все по порядку, чтобы ничего важного не пропустить. Времени у него более, чем достаточно, поезд тащится до Бирмингема почти четыре часа и обратно не меньше. Ури зажег лампочку под потолком и погрузился в иллюзорный мир, созданный воображением Карла:
«…Сразу после обеда он сунул том воспоминаний под мышку и поднялся к себе в кабинет. Там он прилег на диван и начал бегло перелистывать красиво переплетенные в кожу страницы, пока не наткнулся на забавную запись:
«…однажды я пригласил Мишеля на ужин к себе домой. Моя жена Минна разложила на тарелках тонко нарезанные ломтики колбас и копченного мяса, но он и не подумал есть их так, как это принято у нас, аккуратно накладывая на хлеб. Он сгреб в горсть все, разложенное на тарелках, и единым духом отправил в рот. Заметив испуг Минны, он заверил ее, что ему вполне достаточно того, что он съел, просто он любит есть по-своему».
Дальше шел абзац о том, что Мишель всегда ходил в черном концертном фраке, утверждая, что у него нет денег на покупку чего-то более подходящего. И никто не мог ссудить ему что-нибудь из своего гардероба. Он был такой огромный, что любая одежда с чужого плеча была бы ему мала.