Готорн (ЛП)

Мы воспарили над куполом Базилики Сакре-Кёр на вершине холма Монмартр и, сделав петлю, направились в сторону шпиля Нотр-Дама. Повсюду на улицах и площадях были люди, они пели песни и пили вокруг костров. Я могла ощутить страх и возбуждение, растущее вместе с дымом — и кое-что ещё: глубокую любовь к их городу. Париж должен быть защищён. Жизнь, расцветавшая в местных садах и кафе, на чердаках и в классных комнатах Сорбонны, должна сохранится. Свобода, равенство, братство! Я чувствовала их доблестные волнения в своей душе, пока мы летели над площадью Согласия и перелетали через Сену, которая сияла отражением огней на мостовых и костров вдоль набережных. Как только последние отблески дня покинули небо, миллионы огней зажглись в Городе Света, и я вспомнила слова Омара. «Мы должны быть светом во мраке».

Мы взвились над Пантеоном, где были захоронены Вольтер и Руссо, и парили над многолюдными улицами Латинского квартала, где группы студентов радостно кричали и пели песни. Наконец мы приземлились на крышу, открывавшую вид на Ботанический сад Парижа, и сели на балкон, ограждённый изогнутыми железными перилами и скрытый от улицы висящей занавесью из плюща и папоротника.

— Что это за место? — спросила я.

— Это студия-мансарда художника, — ответил Рэйвен, зажигая турецкий светильник. — Он уехал рисовать в Марокко. Я пока устроился у него. Не все мы можем позволить себе номера в «Ле Меурис».

Открытое пространство студии было заволочено навесом из кованой стали, с которого свисали вышитые золотом шёлковые шали. Плотные восточные ковры застилали пол. Шёлковые подушки и стёганые пуфы обрамляли медный поднос, на котором стояли самовар, чашки с золотой каёмочкой и стеклянный кальян. Всё это напомнило мне один из гаремов с картин монсеньора Делакруа.

— Мне тут больше нравится, — сказала я. — Здесь всё напоминает мне о твоём укрытии в лесу Блитвуда. Только вместо чая…

Я открыла корзину и нашла там бутылку вина, кусок хлеба, сыр и фрукты.

— Ты голодна? — спросил Рэйвен. — Я сходил на рынок в квартале Ле-Аль и заглянул в превосходную пекарню на Ру де Эколь. Ты была в Сорбонне? На прошлой неделе я ходил туда на лекцию по философии времён…

Рэйвен болтал, пока наливал вино в позолоченные бокалы и организовывал мне блюдо с хлебом и сыром и фруктами. Он казался нервозным. Было ли это вызвано его страхом перед тем, что замышлял ван Друд? Или предстоящей войной? Но затем я осмотрела уютную студию — зарисовки обнажённых женщин, приколотые к стене, мягкие подушки и яркие покрывала, ширма из лозы, закрывающая нас от мира, и осознала, что он нервничал из-за того, что мы были наедине в его жилище. Мы и раньше бывали наедине, но сейчас всё было иначе — потому что мы изменились. Когда я встретила Рэйвена после моего временного провала в Волшебной стране, мне показалось, что он повзрослел быстрее, чем я. Теперь я понимала, что мы не так уж и сильно отличались друг от друга. Я тоже повзрослела за последние несколько недель.

— …Париж поистине город вдохновения, — теперь уже говорил он. — Статуи философов, учёных и художников на каждом углу, книжные киоски выстроились вдоль Сены, люди в кафе обсуждают идеи…

— Ты видел иной Париж в отличие от меня, — сказала я, поймав его жестикулирующую руку в воздухе, — но я испытываю те же чувства. Ты бы хотел жить здесь… после… я хочу сказать, если мы добьемся успеха и остановим ван Друда?

Он поднял на меня глаза, его лицо светилось в свете лампы.

— Да! Именно этого я и хочу. Но только если ты будешь рядом. Как думаешь?.. Ты сможешь… так жить?

— На чердаке в Париже? С тобой? Да, ни о чём другом я и не мечтаю.

Я прикоснулась к его лицу, и он схватил мою руку и прижался губами к моей ладони. От тепла его губ во мне всё затрепетало, и от этого заколыхалась ниспадавшая лоза и волнами стали вздыматься шали.

И тут он оказался рядом со мной, обнял меня, накрыв губами мой рот. Он опустил меня на шёлковые подушки, и я уловила запах какого-то экзотического парфюма в воздухе — расцветающий по ночам жасмин и мимоза и восточные специи с рынков на кишащих улицах внизу. Я прижалась к нему, моё сердце колотилось так сильно в груди, что казалось оно вырвется из грудной клетки, бесподобно ответив его сердцебиению напротив. Я прижала руку к его груди, не для того чтобы оттолкнуть, но он отстранился и посмотрел на меня, его взгляд пронизывал мои глаза, его лицо сияло золотом, словно костры улиц раскинулись по крыше его жилища.

И так и было. Мои крылья раскрылись и, поймав огонь, осветили будуар, связывая нас обоих на высоте. Биение наших крыльев подняло нас. Мы повисли в воздухе — и остановились во времени — воздух вокруг нас дрожал. «Если бы этот миг мог длиться вечно», — подумала я, но затем мы одновременно потянулись друг к другу, губы к губам, грудь к груди, и мы вместе вернулись на землю.