Готовься к войне

- И не подумаю. Война, дорогая моя девочка, - это боль и насилие. Ты любишь боль и насилие?

- Нет.

- Вот и не говори мне о войне. Предоставь эти разговоры самцам. Кстати, что ты думаешь про садомазо?

- Ничего хорошего.

Она явно очень удивилась, и Знаев мысленно ухмыльнулся. Я ее отвлеку. Переключу. Что за сплин такой, когда за окном светит солнце? И птицы поют? Через полчаса она будет смеяться и шутить.

- Когда-то я знал одну женщину, - сказал он, расхаживая по комнате и продолжая удерживать подругу силой предплечий. - Мы… э-э… встречались. Мне было двадцать семь, ей - за сорок

- Ничего себе.

- Да. Кстати, ни грамма целлюлита. И шестой номер груди. Неглупая, изобретательная мадам. Дважды разведена, взрослый сын… Однажды она предложила мне ее связать. То есть мы занимались… э-э… друг другом, использовали все традиционные способы… я весь такой молодой и ненасытный, она вся такая умелая… и вдруг она говорит: «Свяжи меня!»

- И ты связал.

- Ну, выдернул, да, ремень из штанов, скрутил запястья. И продолжил. Ничего не понял. Она, как я потом догадался, хотела большего. Больше ремней, веревок… цепей, может быть… Или сигаретой ее надо было прижечь… Я потом, через несколько лет, в Интернете наткнулся, - оказывается, существуют специальные способы связывания. Особые узлы. Я видел схемы, рисунки. Целая наука. Отдельная субкультура. Моя мадам хотела, чтоб я сделал ей больно. Поиграл в насилие. А я не умею играть в насилие. Тем более - в постели…

- И поэтому вы расстались.

- Не поэтому. Расстались, и все. Она мне надоела, и я перестал ей звонить.

- Ты испугался, что тебе понравится связывать и мучить.

- Думаешь, я скрытый садист?

- Возможно.

- Никогда об этом не думал.

- А ты подумай, - сказала рыжая (она явно не собирается шутить и смеяться, обескураженно понял Знаев). - Ты огнепоклонник Ты молишься войне. Вся твоя жизнь - насилие над собой. Ежедневное. И очень жестокое. Ты сам себя надрессировал, зажал в рамки. Ты - насильник, а объект твоего насилия - ты сам… Что это за звук?

- Звонок. Главные ворота. Пойдем посмотрим…

С черно- белого экрана на банкира смотрела искаженная физиономия Солодюка.

- Вот и он, - поморщившись, сказал Знаев. - Узнаешь?

- Нет.

- Это из-за него я собирался сломать твою финансовую карьеру… Побудь в спальне. Я должен с ним поговорить. Я быстро.

Вышел на крыльцо, сунул руки в карманы - помещик посреди персонального поместья - и смотрел, как подкатывает, рыча, черный внедорожник с лобовым стеклом, едва не наполовину заклеенным разнообразными пропусками, из которых самый серьезный - исполненный, естественно, в цветах национального флага - разрешал «круглосуточный проезд на территорию Дома отдыха ветеранов правоохранительных органов Московской области». Можно было не сомневаться, что ксива изготовлена на цветном принтере после десяти минут ковыряния в носу.

Солодюк что-то коротко сказал оснащенному черными очками шоферу, меньше всего похожему на ветерана органов, и неловко вылез. Достал с заднего сиденья портфель, приблизился для рукопожатия. От него пахло спиртным, табаком, потом и резким молодежным одеколоном из серии «вылей на себя и передай другому».

Вот, сказал себе Знаев, этот человек когда-то считался моим товарищем. Не другом, но близким знакомым. И деловым партнером. Почти три года вместе заколачивали копейку. Полное доверие, откровенные беседы, совместные проекты. Общие планы и взгляды. Я рассчитывал на него, он - на меня. Бывало, что я от него зависел. Бывало даже, что я ему завидовал: он умел проделывать совершенно недоступные мне трюки. Например, за ночь придумать названия для пятидесяти фирм, найти мастера-гравера, договориться с ним и к утру принести пятьдесят круглых резиновых печатей несуществующих организаций. А сейчас, спустя десять лет, я понимаю, что у нас нет ничего общего, и одновременно не понимаю, что могло быть общего раньше. Ну да, конечно: я из него вырос, перешел на другой уровень, освоил новые территории, а он не смог, остановился в развитии, не хватило терпения, смелости, энергии. Но чтоб до такой степени?! Чтоб чувствовать теперь не печаль и жалость, а изумление и отвращение? Не к нему - к себе тогдашнему? Как можно было сотрудничать с обладателем этих вот пушистых белых ресниц, жирной шеи и белых, неприятно все время шевелящихся пальцев? Сколько он заработал за свою карьеру? Гораздо больше миллиона. И до сих пор, в свои без малого сорок, таскает золотой браслет.

- Птички поют, - угрюмо сказал Солодюк, оглядываясь.

- Могут себе позволить, - ответил банкир. - Пошли в дом.

- Разуваться надо?

Знаев почему-то предположил, что, если бывший партнер снимет туфли, в комнатах запахнет ногами, и отрицательно качнул головой. Гость переложил кейс из руки в руку. Банкир решил все-таки проявить дружелюбие, хотя бы дежурное, и хлопнул его по плечу.

- Ты похож на иллюстрацию к знаменитой поговорке.

- Какой?

- Не в деньгах счастье.

Гость слюняво фыркнул.

- Тогда в чем оно?

- А его вообще нет, - сказал Знаев. - На свете счастья нет, а есть покой и воля.

- Воля. Хорошее слово. Самое для меня сейчас главное…