Готы

— Тяжело, — отвечал Благодатский и проводил рукавом свитера по сухому лбу. — Заебался я с ним… Ничего не понимает, все бурчит что-то. Но вроде — успокоился, так что все будет — в шоколаде. Неумержицкий, скорую вызвал?

— Она уже ждет, надо думать. Тут до больницы — всего две остановки.

— Отлично. Дружненько, с кем-нибудь — поднимайте это тело и прите его к воротам…

— Так, чего это ты раскомандовался здесь? — кобянился Неумержицкий. — Не испугался к пьяному готу подойти, теперь герой, да? Бери его слева, я — справа, и потащили, умник!

— Бля, ты хоть раз в жизни, можешь сделать, как я прошу? — многозначительно смотрел на Неумержицкого и косил глазами на все еще не прекращавшую плакать и причитать в сторонке — Эльзу. — Давай, тащи его с пацанами…

— Ну и сука же ты, Благодатский! — восхищался товарищем Неумержицкий: звал готов, поднимал с их помощью скулящее тело Рыжего с лавки и тащил его ко входу. Ноги Рыжего заплетались, он висел на плечах тащивших и приговаривал:

— Ой, мама, бля… Ой, мама, бля…

Прочие любопытным стадом двигались следом, шептались — обсуждая всё. Звали с собой Эльзу, она продолжала стоять в стороне.

— Ступайте, я с ней — разберусь! Успокою сейчас, успокою! Встретимся потом — на Вампирском… — говорил Благодатский и оставался с ней. С облегчением покидали Благодатского и впечатлительную готочку: уходили.

— А-а, он умрет, он уже умер… Это я виновата, это ты — виноват… — продолжала голосить Эльза. — А-а-а…

— Ничего с ним не будет, съездит в больничку, а завтра — домой. Ему там продезинфицируют все и отпустят… — Благодатский вдруг соображал, что запросто могут запрятать Рыжего — в психиатрическую лечебницу на неопределенный срок, но вслух об этом не говорил. Спрашивал у Эльзы:

— Коньяк будешь?

Взгляд готочки неожиданно делался похожим на осмысленный: растирала слезы и косметику по лицу рукавом свитера и утвердительно кивала головой.

— Тогда пойдем, не здесь же пить! — радовался, что не поинтересовалась: откуда коньяк, которого не было раньше, и вел ее на лавочку — к художникам. Эльза спотыкалась и потихоньку всхлипывала.

Приводил, усаживал. Доставал утерянный Рыжим коньяк, рассматривал этикетку. С трудом видел в сделавшейся совсем густой темноте — надпись: «Московский коньяк». «Говно, значит…» — заключал Благодатский, отвинчивал крышку и делал пару глотков. Коньяк обжигал горло и оставлял во рту неприятный привкус. Передавал бутылку готочке.

— Можно — я всю допью? — спрашивала Эльза.

— А до хуя тебе не будет? Мне не жалко, только ты смотри — чтобы не блевать тут, как тот пацан. И вены не резать!.. — разрешал Благодатский: помнил о желании готочки напиться и относился к нему с одобрением и пониманием. Оценивал ситуацию, делал еще один тактический ход: доставал из кармана и отключал телефон — чтобы не звонили. Просил телефон у Эльзы — делал то же.

— Что ты сделал? — слабо возмущалась она. — Я кода не знаю: не смогу включить теперь…

— На хуй он тебе нужен? — уверенно парировал Благодатский. — Без него — спокойнее: время позднее, а мы — все-таки не в зоопарке, а на кладбище. Забей, ты хотела напиться ведь — вот и пей… — и чтобы окончательно уверить готочку в своей правоте — подходил и целовал ее в губы: с готовностью отвечала на поцелуй и закрывала глаза. «Да, похоже все — не так уж и плохо!» — снова радовался Благодатский, но решал — не торопиться: пока давилась плохим коньяком, закуривая его сигаретами и чуть подергиваясь от нисходящей истерики — поднимался на высившуюся рядом с липой и лавочкой стену, из которой бомжи выкрали медный барельеф. Оглядывал с возвышения низкую часть кладбища: силуэты могил и деревьев, чуть политые светом выглянувшего из-за туч хилого месяца. Видел внизу, под собой — готочку, которая не знала — где он: курила, склонив голову и свесив вниз длинные волосы. Благодатский также закуривал, совал руки в карманы джинсов и представлял себе, что кладбище — это не кладбище, а отдельный мир: близкий, послушный и податливый, в котором он — царь и хозяин. Чувство собственного превосходства клубилось внутри, распирало грудь и просилось наружу: сдерживался — старался не закричать. Оценивал себя со стороны в происшествиях вечера и подходящей все ближе ночи — оставался крайне довольным. Готы казались ему персонажами книги, которыми он, автор, легко играет, выкладывая из живого материала узор с ситуациями и отношениями. «Бля — охуенно круто!» — думал Благодатский и чуть не взлетал в темный воздух: принялся даже слегка подпрыгивать на месте, но ничего не выходило.

— Эльза, бля! — выдворял его из приятных раздумий и ощущений неприятный голос. Смотрел вниз: в двух метрах от лавочки и готочки — стоял, покачиваясь, — Джейкоб в облеванных ботинках с пряжками. Из угла рта Джейкоба свисала длинная густая слюна, расползшаяся по щеке и подбородку. Эльза прекращала пить: непонимающим взглядом смотрела на пришельца и молчала.

В три прыжка Благодатский спускался со стены, приближался к Джейкобу:

— Так, тебе чего, пацан?