Готы

— Мне — ничего… — мямлил тот, удивленный внезапным появлением незамеченного им Благодатского. — Я ничего, просто гулял…

— Пиздуй отсюда, нам тебя совсем не нужно, — недружелюбно выпроваживал гота Благодатский.

— Куда?

— Чего — куда?

— Куда пиздовать? — с трудом выговаривал Джейкоб.

«Во бля — долбоёб!» — поражался Благодатский и показывал пальцем — куда:

— Пойдешь прямо, возле во-он того креста свернешь налево, поднимешься по лестнице. Там — все время вперед, доберешься до Вампирского. Ясно?

Гот ничего не отвечал: походкой моряка двигался в указанном направлении. Благодатский смотрел ему вслед и думал: вдруг он на Вампирском расскажет — что они здесь. «Может, свалить отсюда?» — наблюдал качавшегося по синусоиде и вдруг — исчезнувшего из поля зрения Джейкоба. — «Бля, чё за хуйня?»

Отправлялся посмотреть, наказав Эльзе — чтобы никуда не уходила. Вскоре находил: пьяный гот лежал, скрючившись, на могиле и спал. «Вот и хорошо», — думал Благодатский, возвращаясь к своей готочке. — «Не будет ходить и пиздеть, будет — спать…»

Когда вернулся к художникам — увидел: остатки коньяка вытекали из лежавшей на земле возле лавки бутылки, а Эльза стояла рядом и пыталась стянуть с себя джинсы. На неопределенный звук, произведенный Благодатским, икала и объясняла:

— Писать хочу.

— Ну не здесь же писать! — возмущался. — Мы тут тусуемся, и может — долго еще тусоваться будем… Ты потом куда собираешься?

— К Рыжему…

— Понятно. Ко мне — нельзя, домой поедешь.

— У меня ключа нету… — растерянно говорила Эльза: стояла с приспущенными на бедра джинсами и, казалось, собиралась вновь заплакать. Благодатский видел черный треугольник трусиков, сливавшийся с нависавшим над ним краем недлинного свитера.

— Короче, нам здесь еще тусоваться и тусоваться. Придется ночевать: днем — тепло было, а ночи пока еще — не очень холодные. Тут сейчас постоянно народ ночами тусуется. Ок? Один хуй — тебе деваться некуда…

Но Эльза не очень хорошо понимала, что говорит ей рассудительный Благодатский: теребила джинсы и повторяла:

— Писать… писать очень хочется…

— Ладно, пошли, — обнимал её за талию и вел по дорожке — в направлении, противоположном тому, которым ушел и упал пьяный Джейкоб. Приходили к широко огороженному квадрату двух могил: обычной и старинной католической, с надгробием в виде большого камня и прислоненного к ней креста — размером в полтора человеческих роста. Благодатский открывал сваренную из толстых прутьев дверцу, заводил внутрь готочку. Говорил:

— Здесь — можно… И могилу не напачкаешь — места много, и не нужно посреди дороги садиться…

Помогал стягивать: сначала джинсы, потом — трусики. Чувствовал, как поднимается член и — выше — принимается настойчиво стучать сердце от прикосновений к нежной коже и зрелища темных треугольников: трусиков и — под трусиками.

— Ой-ой, — говорила Эльза, присаживаясь на корточки и пуская в кладбищенскую землю шумную струю. — Ой-ой…

Благодатский придерживал ее сбоку за плечо и думал: «Удивительно, здесь, под землей — остатки каких-то людей, а сверху — девочка…» Смотрел на неяркие взблески светлой жидкости и хотел — подставить ладонь, чтобы ощутить температуру и запах, но не решался. Когда же наконец решился — готочка уже иссякла, и ему досталось лишь несколько маленьких капель, почти не ощущаемых и не обоняемых. Быстро подносил ладонь к лицу, глубоко вдыхал, но чувствовал только теплые ночные запахи сентябрьского кладбища и всё нарастающее возбуждение. Вытирал руку о штаны и обращался к натягивавшей трусы Эльзе:

— Погоди…

Готочка не понимала: смотрела на Благодатского, держала рукой трусики. Благодатский приближался: обнимал одной рукой, другой — находил вцепившуюся в трусики ладошку и отстранял её. Тянулся губами к губам, целовал. Эльза смотрела на него внимательным пьяным взглядом, запускала в рот язык и вздрагивала: пальцы Благодатского скользили по внутренней стороне бёдер готочки, постепенно пробираясь все выше, пока не достигли. Просовывала ладони — под свитер Благодатского, резкими движениями выдергивала из штанов футболку: касалась кожи.