Готы

— Да мне там нужно было сходить — к одной. Забыл совсем. Через пятнадцать минут — приду… — уходил, хлопал дверью.

Сразу почти вставал с кровати Благодатский, подходил к двери и запирал её. Возвращался к книге и в то же время — освобождал член: большой, нервно подрагивающий. Скользил по нему рукой, стягивая и натягивая кожу. Не прекращал чтения: продолжал двигаться между ног извивавшейся и кричавшей на столе, чувствовал легкие прикосновения языка к незадействованной части члена. Задирал футболку и, одновременно с персонажем, — плескал спермой: только не в горячую женскую глубину, а — на свой живот. Закрывал и клал на стол книгу, отворачивал покрывало и одеяло: выправлял из-под матраса простынь и углом её — стирал бледные крупные капли со смуглой кожи живота и нежной красной — головки члена.

К приходу Неумержицкого — кровать была уже аккуратно заправлена, а Благодатский — стоял скрестив на груди руки возле окна и смотрел сквозь него. Там, за окном, — полным ходом катился по улицам города октябрь. Вовсю сыпали с деревьев желто-коричневые листья: валились в разлитую тут и там по дворам и дорогам жидкую грязь, которой брызгали машины и пешеходы: пачкали колеса и обувь. Высоко в сером небе плавали тяжелые тучи, готовые ежечасно проливаться дождями, и беспокойные черные птицы: нервно кричали, метались из стороны в сторону и улетали куда-то.

— Осень, — грустно говорил Благодатский.

— Осень, — понимающе соглашался с ним Неумержицкий.

А вечером, когда темнело, Благодатский не сдерживался — вновь отправлялся к тому дому. Злой и грустный, одетый в черное, дорогой заходил он в магазин: покупал спиртное. Пил маленькими глотками, закуривал сигаретой.

Доходил до разрушенного взрывом дома: высокий и страшный, продолжал он стоять и смотреть на прохожих пустыми черными окнами без стекол. Оказывался вдруг завешенным: строительной зеленой сеткой, сквозь которую — еще страннее, еще объемнее казались трехстенные комнаты-декорации. Замечал в собравшейся кое-где складками сетке — мертвые листья. Шел дальше.

Видел знакомые окна, видел серебристый силуэт Останкинской телебашни: как ни в чем не бывало, высилась она в темное небо, освещенная сильным светом прожекторов. Хмуро смотрел на нее Благодатский, вспоминал свой сон. Допивал и выбрасывал в сторону бутылку, курил. Чувствовал, как поднимается внутри волной тепла опьянение и путаются в голове мысли. Понимал: опять не сможет войти в подъезд и подняться лестницей на третий этаж: вжать кнопку звонка и попасть после удивленного приглашения — в квартиру. «Блядь, что же я за урод такой?» — возмущался про себя. — «Подумаешь: пришел в гости к девке, с которой давно знаком — помириться… Она, может, сама этого давно уже хочет и ждет, просто не знает — хочу ли я… А какого черта в таком случае — трубку не брала и на мои звонки не отвечала? Может, оттого — что у них на автоответчике номера сотовых и таксофонов не отображаются, они ведь вечно шифруются от кого-то…» Крепкая злоба вдруг побеждала все прочие чувства и ощущения: но — не бросал уже камнями в стекла, просто — смотрел по сторонам в поисках того, на кого можно вылить возросший негатив. Видел — двух маленьких гопников: шли в стороне дорогой, курили и громко ржали. Думал: «Нет, нельзя — маленькие, не смогут нормально ответить… Нехорошо». Видел с другой стороны — взрослого здорового мужика с целлофановым пакетом и в шляпе. Отказывался и от этой кандидатуры: «Взрослый мужик, серьезный наверное — а я к нему с бычкой полезу… Хули я — гопарь, что ли…» Решал — возвращаться, бросал напоследок взгляд на всё: на окна, на Останкинскую башню, на разрушенный взрывом дом. Шел к огороженному с двух сторон высокими заборами проулку через густо покрытую грязью территорию стройки надземной линии метрополитена.