Готы

Во сне — чувствовал качку и холод, смотрел за промерзшее окно. За окном — проплывали снежные поля, на которых виднелись тут и там — черные деревья яблоневых и вишневых садов и деревни: маленькие серые дома, поливавшие безоблачное голубое небо густыми струями дыма. Чуть отодвигал в сторону треугольник схваченной веревкой черной бархатной занавески: старался лучше рассмотреть скользящие по снегу сани, запряженные тощей лошадью. На лошадь меланхолично покрикивал крестьянин в смешной шапке-ушанке, взмахивал-щелкал в морозном воздухе коротким кнутом. Благодатский не мог сдержать улыбки — глядя на шапку крестьянина, и провожал его взглядом до тех пор, пока он совсем не исчезал. Когда пейзаж за окном наскучивал — разглядывал пользуемый транспорт и понимал: карета. Видел оббитые изнутри шкурами — стены, видел большую шкатулку для бумаг на пустом противоположном сидении. Видел круглый набалдашник трости, сжатый рукой, на указательном пальце которой в тусклом серебре перстня чернел большой камень. «Что за камень?» — размышлял Благодатский. — «Неужели это — случилось…» Напуганный, принимался стучать в стенку кареты и кричать — чтобы остановили. Слышал крики ямщика и чувствовал, как взбрыкивали привыкшие уже к быстрому ходу лошади.

Карета останавливалась, открывалась дверца: заглядывал жандарм. Высокий, с замерзшим лицом, крутил он коричневыми от табака пальцами длинный ус и спрашивал:

— Чего, э-э… изволите, вашество?

— Куда едем? — интересовался Благодатский.

— Известно — куда… — удивленно смотрел на Благодатского. — В Пермь, на квартиру…

— В ссылку?

— Зачем так, вашество… На квартиру…

— Хорошо, хорошо, ясно… Мне нужно — на воздух.

— А, это завсегда… Выходите, вашество: везде поля, никого нету… Ветер только шибкий…

— Ничего, ничего, благодарю, — отказывался от помощи жандарма: выходил из кареты, заходил за неё. Ломал сапогами жесткий наст и неглубоко проваливался в снег. Видел утонувшие в сугробах — полозья кареты. Думал: «Ну и дороги… Как только — едет, да еще и с такой скоростью…» Расстегивал пуговицы пальто, затем — брюк: доставал член и мочился. Видел, как становится ярко-желтым искристый наст и тает, пропуская горячую жидкость вглубь сугроба. Морозный ветер щипал лицо и чуть сдувал струю — вбок. По окончании — брал в руки немного снега, протирал им ладони: снег таял и обжигал. Возвращался в карету. Поднимаясь по ступенькам — спрашивал жандарма:

— Почему не сядете ко мне? Здесь тепло.

— Благодарю, вашество, — отвечал жандарм и отказывался.

Ехали дальше. Благодатский вытирал руки бархатом занавески и размышлял о своей дальнейшей судьбе. Заглядывал в шкатулку для бумаг, находил там среди прочего — сопроводительное письмо к пермскому губернатору, в котором было указано: пристально наблюдать за деятельностью, знакомствами и посещениями, не допускать сношений с местными интеллигентами и литераторами. «Это что теперь — переписывать заставят, мелким чиновником в конторе корячиться?» — ужасался Благодатский. — «И рукописи, если напишу чего-нибудь, — могут отобрать. Наверняка отберут. А девки? Какие там девки, в провинции? Дуры дикие, за всю жизнь ни одной книги в руках не державшие… Блядь, вот попал…» Постепенно за окном темнело, а стекло — покрывалось таким слоем ледяной крошки, что становилось невозможным разглядеть что-либо — кроме черно-синей темноты. «Изнутри замерзло или снаружи?» — дышал на стекло и смотрел, как протаивает мутная от теплого дыхания лунка и стекают вниз от нее капли, оставляя за собой едва различимый след. Протирал рукавом и видел теперь вверху — звезды, маленькие и далекие, а внизу — снежное поле, мерцавшее поверх черного — серебристым. Луны не видел: висела с другой стороны или сзади кареты.

Через некоторое время — останавливались: открывалась дверь, залезал внутрь — жандарм.

— Замерзли? — хмуро спрашивал Благодатский.

— Никак нет-с, — отвечал жандарм и вынимал откуда-то, словно — из-за пазухи: наручники с длинной цепочкой. — Позвольте, вашество…

— Это — что? — возмущался.

— Да мы так с вами должны были весь путь проделать, однако же я… По глубочайшему уважению… К заставе подъезжаем… — мямлил жандарм.

— Понял, не оправдывайтесь, — подставлял руку Благодатский.

— Благодарю, вашество… — замыкал на ней, а затем — на своей руке кольца наручников жандарм.

Приехали на заставу через полчаса. Всю дорогу жандарм разглядывал обивку кареты, замерзшее окно и даже кольцо наручников на руке — старался избежать тяжелого взгляда Благодатского, который от нечего делать пристально изучал своего спутника.

Слышали голоса, выходили из кареты. В темноте зимней ночи, освещенной снегом, звездами и луной, — видели шлагбаум поперек дороги и заставный домик с темными окнами. На пороге домика стояли два мента в серых куртках и с автоматами наперевес. Один — держал рукой слабый фонарь, которым светил в лицо подходившим.

— Вот они, Семен! — говорил мент с фонарем менту без фонаря. — Прибыли… Бумаги ваши пожалуйте.