Говорящий от Имени Мертвых. Возвращение Эндера

– Я не знаю как, – ответил Миро. Им овладели страх и беспомощность.

– Он отдал жизнь, – сказал Мандачува, – чтобы ответить на твой вопрос.

«Ответил на один, а породил тысячу», – подумал Миро, но все же шагнул вперед, встал на колени рядом с Человеком, коснулся пальцами той же холодной гладкой деревяшки, которую сжимал свинкс, запрокинул голову и дал своему голосу свободу, сначала медленно и неуверенно, нарушая мелодию и ритм, не слыша себя. Потом Миро понял смысл этой странной песни, ощутил рукой смерть дерева, и его голос стал громким и сильным, столкнулся в воздухе с голосом Человека, оплакал гибель брата, поблагодарил его за самопожертвование, обещал использовать его смерть на благо племени, жен, детей, братьев, для их жизни и процветания. Вот в чем был смысл песни, смысл гибели дерева, и, когда песня закончилась, Миро наклонился, коснулся лицом холодной поверхности дерева и прошептал слова прощания – те самые, что шептал он на склоне холма над телом Либо пять лет назад.

15 Речь

Человек: А почему другие люди не приходят, чтобы встретиться с нами?

Миро: Мы единственные, кому позволено проходить через ворота.

Человек: А почему бы им просто не перелезть через ограду?

Миро: Разве никто из вас не касался ограды? (Человек не ответил.) Это очень больно. Когда кто-то пытается перелезть, все его тело болит, очень сильно болит. Все сразу.

Человек: Это глупо. Разве трава не растет по обе стороны ограды?

Кванда Квеньятта Фигуэйра Мукумби. Записи диалогов. 103:0:1970:1:1:5

Солнце всего час как встало над горизонтом, когда мэр Босквинья поднялась по ступенькам в личные покои епископа Перегрино, располагавшиеся при соборе. Дом и Дона Кристанс, угрюмые и встревоженные, пришли всего за несколько минут до нее. А вот епископ Перегрино выглядел вполне довольным собой. Он всегда радовался, когда политические и религиозные лидеры Милагре собирались под его крышей. То, что совет созвала Босквинья, не имело значения. Перегрино нравилось хоть недолго чувствовать себя хозяином колонии.

Босквинья приветствовала всех, однако в предложенное кресло сесть отказалась. Вместо этого она подошла к терминалу епископа и ввела туда подготовленную ею программу. В воздухе над терминалом появился ряд кубиков, которые располагались столбцами. Самый высокий столбец состоял из трех слоев. Верхняя половина столбцов – красная, нижняя – голубая.

– Очень красиво, – сказал епископ.

Босквинья обернулась к Дому Кристану:

– Узнаете?

Он покачал головой:

– Но, кажется, догадываюсь, о чем мы будем говорить.

Дона Криста чуть подалась вперед в своем кресле:

– Мы можем хоть где-нибудь спрятать то, что хотим сохранить?

Выражение легкого удовольствия сползло с лица епископа Перегрино.

– Я не знаю, зачем мы здесь собрались.

Босквинья повернулась на стуле:

– Я была очень молода, когда меня назначили губернатором колонии на Лузитании. Это была великая честь, это значило, что мне доверяют. Я с самого детства прилежно изучала искусство управления обществом и социальные системы, хорошо зарекомендовала себя во время стажировки на Опорто. И как это Комитет умудрился проглядеть мою склонность к обману, подозрительность и то, что я шовинистка до мозга костей?

– Мы научились ценить все ваши достоинства, – сказал епископ Перегрино.

Босквинья улыбнулась:

– Мой шовинизм проявился в том, что, оказавшись на посту губернатора колонии, я поставила интересы Лузитании выше интересов Ста Миров и этого чертова Межзвездного Конгресса. Склонность ко лжи заставила меня изо дня в день убеждать начальство, что я всецело предана Конгрессу. А моя подозрительность всю жизнь шептала мне на ухо, что наш дорогой Конгресс никогда не предоставит Лузитании и сотой доли той независимости, которой пользуются остальные планеты союза.

– Конечно нет, – отозвался епископ Перегрино. – Мы же колония.

– Мы даже не колония, – возразила Босквинья. – Мы, знаете ли, эксперимент. Я изучила нашу партию, лицензию и весь пакет относящихся к нам постановлений Конгресса и обнаружила, что законы о защите прав человека на нас не распространяются. Я выяснила, что Комитет в любую минуту может получить неограниченный доступ к файлам любого гражданина и любой организации Лузитании.

Епископ нахмурился:

– Вы хотите сказать, что у Комитета есть право вламываться в конфиденциальные записи Церкви?

– О, – сказала Босквинья, – еще один шовинист!

– У Церкви есть права, даже Межзвездный Кодекс!..

– Не кричите на меня. Я тут ни при чем.

– Вы не предупредили меня!