Говорила мама…

– Молодец на конюшне стоит. А я за столом ем и пью! Ам и пью! Ам и пью!! Бедная печень рассыпается на атомы! Ах, подать бы сюда тётушку да потолще. Я б этой кракозябре показал, где раки ночью кукуют. Надо по глухим деревушкам заслать гонцов. Там и откопаешь тётку подурей. И чтоб погреб полный. У меня неурод – там перерод! А то нижнедевицкие о-очень вумные. Как замаячил на горизонте ордерок на новую юрту, шлепоток везде кругом побежал с уха на ухо. Шу-шу да шу-шу. Ну, мне от этого ни жары ни прохлади. На каждый роток не испечёшь блинок. А вон вчера одна знакомушка заводская… Этой хреньзантеме не идти – давно пора бежать замуж! Вот эта уже капитально потоптанная бабайка и подкати вчера коляски. Вроде сначатки как смехом я мумукаю этой фефёле про горячие полежалки, а она и ухни: «Не надоели ещё тебе эти от случая к случаю ночные плясандины? Чего б нам не сойтися? Можь, сбежимся характерами?.. И кушали б мороженое вместе… Америкон! Прихватизируй мяне у нову фатеру. Не разочарую!» – «В качестве?» – «Жёнки, навернушко…» – «Так кто, – спрашиваю, – тебе, бабетка, нужен? Я или новое дупло моё?» – «Кунешно, обоюшки. Всейный кон!» – «Я погляжу, так у тебя в головке прям богатейший склад ума. Только вот почему этот склад никто не охраняет? А?.. Ну, отдохни, отдохни, птичка-рыбка-киска Мурка моя Ненаглядкина. С расчёта, с кошелька разгон берёшь… Не тупи… Остынь, килька бесхвостая… Ты чего всё не выходишь замуж?» – «Тут с вами выйдешь… Все пробуют, хвалят, а не берут». – «И мне не больше всех надо. Посиди ещё». – «Я готова за тебя жизнь отдать! Но это бесполезно?» – «А ты ещё сомневаешься?» Ведь чую, нипочём я не нужон этой секс-мамбе…[88] Это ж сразу считывается. Да и она мне нужна как зайцу триппер… У этой крюкозябры уже климакс на носу… Любит тугрики трясти… И корабли у нас отправились в разные моря… Эх… Хороших парней загодя разобрали кого ещё в институте, кого в школе, а кого и в садике. А я всё не востребовался…

– Мда-а… Любвезадиристый товарисч Пушкин катался на каруселях со ста тринадцатью кадрицами. А тут… Пляшет на примете хоть одна кривенькая снегурка, да помоложе?

– Я сам кривенький. Зачем же мне ещё какую-то корявую таскать? А жениться пора. Пора давно перепорила… Потомка бы мне. И точку можно ставить. Жирнюху!

И замурлыкал себе под нос сергейкамышниковское романсьё:

– Я нежна, прекрасна, сексапильна.
Себя своим признаньем завожу.
Люблю себя любимую так сильно,
Что от себя, наверное, рожу.

2 сентября 1994. Тяпница. (Пятница.)

Мешок-спаситель

Утром я побежал на почту, телеграммой поздравил своего маленького Гришика с промежуточным днём рождения. Сегодня ему два года и четыре месяца.

Вернулся.

Переодеваюсь в братнины брезентовые штаны, куртку – пойду для своего маленького Гришика рвать шиповник, – Григорий большой и скомандуй:

– Стоп! Рубаху не снимай. Померяй.

И достаёт из своего гардероба приличный костюмчик. Новенький. Бирочка торжественно болтается.

– Дарю. За картошку… Убрал один… И эта твоя помощь мне как божий дар Небес. Хотя… Ты сам дар Небес.[89] Да что Небеса? Небеса ничего не кинули б нам вниз, не повкалывай ты сам вчерняк… Костюмишко можешь загнать. Тысяч шестьдесят без звука отстегнут. Или носи.

– Спасибо, братушка. Носить буду. Выходной костюм. А то у меня единственный выходной костюмчик уже старенький. Тридцать лет с гачком таскаю. А этот будет мне до похорон. Может, в нём и схоронят…

– Ну, о похоронах рано. Спервачку поноси.

После завтрака я на велик и дунул по улочке напротив наших окон. В сторону Гусёвки. Справа по руке печально желтели из-за бугра лишь чубы тополей с кладбища.

Еду тихонько себе, еду.

Заехал за газовую. Так тут называют газораздаточный пункт. Простор вокруг пункта всё ровненький, выложен огромными бетонными плитами.

Я уже хотел спрыгнуть со своего мозготряса и дальше, вниз, идти с ним рядышком, как вдруг что-то ширнуло меня в бок:

«Неужель струсил? Боишься съехать?»

А вот проверим!

И я, крутнув руль, на дурьих ветрах помчался вперёд.

От газовой это была уже не улочка, а одни овражные страхи. По ложу пересохшего дождевого ручья петляла уличка по бугру, почти отвесно падающему вниз.

Надо стать!

Так я подумал, как только меня понесло.

Но я не остановился.

А в следующий миг уже страшно было останавливаться на полном скаку. Земля была сухая, в чёрных комочках и на них велосипед не остановишь. Он будет скользить, как корова на льду.

И всё же я нажал на тормоза.

Щелчок!

И велосипед летит ещё звероватей!

Я снова на тормоза. И снова щелчок.

Гос-по-о-оди!..

Не знаю почему я панически заорал:

– Ма-а-а-а-а-а-а-а-а-а!..

Не знаю зачем я кричал, но я кричал.

Я видел по обеим сторонам за штакетинами вытянутые лица и летел, как смерть.

Изо всех сил я держал руль. Боялся выронить. Улица почти отвесная, в дождь по ней хлещут дикошарые ручьи, сбиваясь в один, жестокий и чумовой. Глубокие вымоины изрезали уличку, я боялся не удержать на них руль.