Говорила мама…

Увидела на карточке Гришу, степлела лицом:

– О! Якый сыняка-соколяка!

Всё. Свидание с сыном кончено.

Я кладу карточку в газетный конверт и на телевизор.

И так каждое утро.

А в прошлом году со мной приезжала сюда другая карточка. «Прогулка с папиным пальчиком». Чёрно-белая. В рост. Я вёл Гришика по берёзовому лесу. Меня на фото не видно. Лишь моя рука уцелела. Одна рука Гриши держится за мой указательный палец. На другой руке Гриша сжал пальчик крючочком. А почему за мой пальчик никто не держится?

За день ещё не раз присядешь на диван с карточкой…

А вечером…

Во всякий нижнедевицкий вечер я смотрю «Спокойной ночи, малыши».

Сегодня у этой передачи день рождения.

Ей тридцать лет.

У меня такое чувство, будто смотрю я эту передачу вместе с Гришей. Я чувствую его рядом. Будто мы сидим в Москве на нашем диване и смотрим по цветному телевизору «Сони». Стоит он у нас высоко на шкафу.

Смотрит Гриша цепко. Не дохнёт. А ближе к концу передачи глаза у него наливаются горючими слезами. Передача ещё не кончится, а он уже плачет навзрыд.

Мы с Галинкой сами чуть не ревём. Успокаиваем его.

А он плачет и плачет.

Жалко расставаться со Степашкой и Хрюшей?

Кто его знает…

И чтоб его не расстраивать, не стали мы больше включать эту передачу.

Подождём, как немного подвзрослеет.

Может, перестанет плакать?

Попрощались Степашка и Хрюша.

Спокойной ночи, Гришик. Спи, маленький, спи…

5 сентября 1994. Понедельник.

Без тебя

И паутины тонкий волос

Блестит на праздной борозде.

Фёдор Тютчев

Сегодня десятое сентября.

Мой день.

Уже перед тем как встать приснилась такая глупь.

Я проснулся (во сне) и лап, лап рядом по дивану. Разбежался разговеться! А веселушки-то моей нет!

Лежу жду.

Жду-пожду. А её нет как нет.

И пошёл я её искать.

Нашёл.

Переходим вброд речку. Я по пояс голый. А вода в речке чистая-пречистая.

Заходим в какой-то дом. Чего-то набрали. Идём. Заходим в лифт. И тут жена пропадает. И я спускаюсь со старушкой уже, похожей на нашу почтальоншу Марью Ивановну Жукову.

Выходим из лифта – нас поджидает моя жёнка.

Только – всякий кочет кукарекать хочет – разогнался я ей что-то сказать, она снова пропала.

Как на человека спрос – так он сразу пропадает!

Цену набивает?

Тут я во зле и проснулся.

И в следующий миг не забыл слегка обрадоваться, что жена у меня только во сне пропадает.

Вошла мама.

– Ма! А когда я родился? Утром? Вечером? Ночью?

Мама обиделась:

– И всё ото я должна помнить?

Она не помнила ни дня, ни года моего рождения.

– Ма, а когда я маленький был, Вы мне игрушки покупали?

Мама махнула на меня рукой как на двинутого.

– Яки там игрушки? Из твоих игрушек я помню тилько три. Кирпичина, ржавый обод с выброшенной кадушки и тунговая коляска. Кирпичина була тебе машиною. С кирпичиной ты один носился по куче песка на пятом районе и выл. Так тяжеле ехала машина. С ржавым ободом летал по дорогам, подталкивал ладошкой. А коляска… Сначала я сама тебе её робыла. На коротку палочку насаживаешь посередке меленькое, с голубиное яйцо, тунговое яблочко. По бокам от этого яблочка сажаешь на ту же палочку крупные тунговые яблоки. Это колёса. В маленькое яблочко втыкаешь палку. Коляска готова! И с воем мотался ты с той коляской как оглашенный… Вот и все игрушки. Ничего покупного… Нам живуха яка уродилась? Охушки була и жизь… Колы ж ты, мечталось, похужаешь?.. Нищета крутила нами, как худым мешком. Хлиба по кусочку давали. Тонэсэнькому, як листик. Всё прожито, всё забыто… И вос-поминать престрашно…

На велосипеде я с карточкой сына утащился мимо кладбища на бугор.

Было солнечно.

Я один. Со мной лишь неунывающий весельчак ветер.

Горизонт, который я объехал в поисках шиповника для сына, лежал подковкой.

Чернели убранные поля…

Какие-то пронзительные дали…

Молча смотрел я вокруг, и всё виденное лилось в стих про маленького Гришу.

Без тебя

Почернели грустные поля.

В печали дали синие.
Пало лето. Не поднять
Восторга в смехе трав.
Ветры рвут тепло,
И замывается оно дождями.
До весны, сыновец, далеко,
А зима уж целится снежками.

Я на маминой территории.

За сарайчиком.

В огородчике.

Мама любит здесь побыть в одиночестве.

Она и сейчас сидит на перевёрнутом ржавом жбане, покрытом какой-то дерюжкой. Собирает последнее тепло.