Говорит Москва

– Зоя, ты меня слышишь? Всё, больше мы об этом не разговариваем, поняла? Никогда. И дома ты никогда про него не говоришь. Ни при ком. И Тоне не рассказываешь, поняла? Особенно Тоне.

– Но почему, почему?!

И обрывает себя – снова гул, снова стрельба.

И вдруг жуткий свист с неба – вниз, вниз!

– Бомба!

Он успевает почувствовать жуткий, холодный пот, который разом обнял тело, как будто его опустили в скользкое, противное желе. Но уже распахнулся лаз на крышу, и шаги, не шаги – стук ног и рук по жестяному скату. Кидается туда же, следом – и ударяется в дверь плечом, грудью: закрыто, заколочено!

А снаружи голоса:

– В воду упала! Мама, сама упала! Прямо в бочку! Ты видела, видела?!

– Видела, успокойся, Зой.

– Мама, но это же!.. Это!.. Прямо!..

– Тихо ты, я же не глухая, зачем там кричать. Повезло. Считай, нам повезло.

Вылезают обратно и спускаются с чердака. Он слышит – усталые шаги, мать идёт на негнущихся ногах, Зоя быстрее, возбуждение её не отпускает.

– Мама, ну ты видела, видела?!

Мать не отвечает.

Он слышит, как они входят в квартиру. Как входят к себе и прикрывают дверь. Он и сам идёт туда же, останавливается у порога.

Квадрат света на полу. Пусто, тихо. А потом – как будто из-за стен начинают наплывать голоса. Всё громче, громче – с кухни, понимает он. Квартира опять полнится людьми, но, что-то мутное там, злое, кто-то вопит, как оголтелый.

В комнату влетает Зоя, кричит звонко, радостно:

– Мама! Аэростаты! По бульвару водили аэростаты! Мама, их девушки водят! Такие красивые, в форме. Я сама видела, представляешь!

Стук швейной машинки.

– Представляю, Зой. Не кричи. Я всё слышу. Закрой дверь.

Прикрывает, двигает стул и садится поближе к матери. Шум из кухни почти не долетает. Тёмная комната, только тени от рамы на полу крест накрест. Где стоял стол, стул, кровать? Там? Или там? Не понять.

– Что ты шьёшь?

– Заказ принесли. С фабрики.

– А у них форма такая красивая, у этих девушек с аэростатом, я бы сама в такой ходила.

– Скажешь тоже! Тебе рано.

– А Ирочка в такой же ходит? Она письмо ещё не прислала?

– Ирочка в связи, у неё другая форма.

– Так не прислала?

– Нет, не прислала.

– Напиши ей, чтобы положила фотографию, я хочу посмотреть. Как ты думаешь, ей форма идёт?

Мать не отвечает. Стучит машинка. Ползёт из-под иглы ткань. Слышны приглушённые голоса и крики с кухни.

– А я думаю, идёт. – Зоя встаёт, мечтательно ходит по комнате. – Ты слышала, говорят, американцы второй фронт откроют.

– Это ещё с зимы говорят.

– Нет, теперь правда, нам на уроке сказали. Мам, а картошка осталась? – Она шагает к двери.

– Не ходи на кухню.

– Почему?

– Потом. Нечего там сейчас делать.

– Но почему?

– У тёти Кати гости. Муж приехал.

– Дядя Лёша? Удальцов! С фронта?!

– С фронта, с фронта.

– Так я тоже хочу!..

– Зоя, кому сказала: не ходи!

– Но мама, как же, это ведь такое, это же, ну ведь…

– Потом, поняла. Там сейчас не до нас. Сиди.

Но поздно – по коридору ор, грузный стук костыля, прыгает на одной ноге, хватается руками за стену, падает на дверь, вламывается в комнату:

– Сука где эта? Где эта дворянская тварь?!

– Прекрати сейчас же! – верещит за его спиной Удальцова.

– А! Падла. Сидишь? Всё здесь сидишь, пока я… Пока мы… Как вши, в грязи, в говне…. Пока нас там – заживо, заживо всех. Ты тут сидишь, сука! Убью! – ревёт он и кидается, летит на пол стул, истошно визжит Зоя. – Убью, падла! Недобитки, суки! Не перестреляли вас, не пересажали всех! Из-за вас всё! Из-за таких, как вы, предателей, тварей!

Врубается в пол костылём, шарахается по комнате, Удальцова прыгает сзади, пытается повиснуть у него на плечах, Зоя визжит, как заяц.

Артём не видит, но слышит – как дерутся, толкаются, матерятся, кричат. Зоя плачет, Удальцова орёт и колотит мужа по голове, мать хватает что-то и разбивает об него – летят осколки, звенят, хрустят под ногой – что это? бутылка? ваза? фамильное блюдо? Ничего не понятно, ничего не видно. Но он и сам уже кидается, машет руками и рычит от бессилия – он хватает воздух, один только воздух.

Наконец, скрутили, придавили.

– Не для тебя, ты змея, всё равно всех изведём, вон, для ребёнка, – оборачивается в дверях Удальцова, выволакивая, наконец, оглушенного мужа.

И всё стихает. Только всхлипывает в углу перепуганная Зоя. Где-то вон там, где лежит на полу лунное пятно.

Он опускается на пол посреди комнаты. Он задыхается. Держится за голову. Терпеть. Терпеть. Всё можно перетерпеть. Кончится, и это кончится. И будет тишина. Вот, как сейчас, – тишина…

– Мама! Мама! – Голос врывается так неожиданно, что он вскакивает и крутится на месте. – Мы с Тоней были на Красной площади, и там американцы дали нам по шоколадке! Вот, смотри!

Задыхается, топает. Залетает в комнату, вышибая дверь. Слышно, как в соседнюю так же влетает Тоня. Слышен её восторженный крик.

– Только погоди, не ешь. Тоня говорит, она может быть отравлена. Надо сначала проверить. Если что…

– Зоя, сколько тебе лет? – строгий голос матери. Спокойный. Стучит, стучит бесконечная машинка.

– Я… Мы…

– Зоя, сколько тебе лет?

– Пятнадцать…

– Как себя ведут воспитанные девушки в пятнадцать лет?

– Но мама…