Говорит Москва

Мать ничего не отвечает. Соляным изваянием стоит, прижавшись к косяку. Уже стихли в квартире крики, только с улицы и из подъезда доносятся ещё голоса. И только потом Артём слышит её глубокий, тяжелый, полный отчаяния вздох.

5

Похоже, проспал полдня.

Похоже, скоро вечер.

Солнце пылает опять в пыльных окнах. Во рту сухо, губы спеклись. Желудок подвело. Жарко. Воздух, как занавеска.

Всё как вчера. Если это было вчера.

Он уснул на подоконнике ничком, прикрывшись пиджаком. Ноги поджаты, голова на локте. Так и проснулся, не поменял позы. Плечо затекло. От этого и проснулся, что затекло.

Пошевелился и встал, чувствуя себя избитым и больным. Нет, надо с этим что-то делать. Принялся рьяно крутить плечами. Головой. Руками. Как пропеллерами, сильнее, сильнее. Кровь заходила, но бодрости от этого не прибавилось. Наоборот, какое-то отупение во всём теле и ощущение обречённости.

Опять. Опять то же. Ничего, третьи сутки пошли. Ещё потерпеть. Немного совсем.

Самовнушение не помогало. Хотелось одного – уйти отсюда. Нет, сперва пить, а потом уйти. Просто уйти. Вдохнуть воздуха. Увидеть закатное солнце. Увидеть людей в конце концов. Все эти толпы в метро. На улицах. В пробках. Злых, тупых, раздражённых. Равнодушных. Главное – живых. Настоящих. А это забыть. Просто забыть. Как-то он жил же без этого раньше. Ну вот, проживёт и теперь. И не надо мне уже ничего. Вообще ничего не надо.

Решено. Вон, вон отсюда.

Но сначала пить.

Он вышел в коридор и отправился было к двери, как в голове вдруг щёлкнуло: спички. Дядя Лёша, безногий после войны. А что, если правда? И тогда всё, всё…

Он не додумал. Это было неприятно и даже как-то болезненно – думать. Вместо этого он вернулся в комнату. Взял стул. Пошёл на кухню. Поставил стул под воздуховод. Сунул пальцы за решётку.

Вот они.

Один. Второй. Третий. Палец скользнул – коробок отодвинулся в грязную черноту. Ладно, хватит трёх. Вполне.

«Наркомплекс СССР Главспичпром», – прочёл на этикетке.

– Главспичпром. Главспичпром. Глав. Спич. Пром.

Чиркнул. Вспыхнуло не сразу, с треском. Старое дерево, старые спички. Но сухие. Запахло знакомо, вкусно. Запах детства. Общего детства, на все времена.

Ну всё, теперь вперёд.

Ворох пыли вырвался из-под оторванного куска обоев. Отвернулся, задышал в рукав. Прочихался. Кусок оторвался хороший, крупный. Свернул рулькой. Сгорит мигом, конечно, но хоть что-то можно будет увидеть.

Двинул в подвал, но стоило сделать шаг в подъезд – отпрыгнул обратно, в квартиру.

Потому что показалось: внизу хлопнула входная дверь.

Сердце заколотилось, и успокоиться удалось не сразу.

Так, а чего ты хотел, собственно? Что будешь тут вечно один? С чего бы! А бомжи? Если есть заброшка, будут и бомжи, закон природы. Так, всё, идём, не ссы.

Он снова высунулся в подъезд.

Глухая, ватная тишина. Даже снаружи ни звука не долетает.

Показалось? Он пожал плечами и даже хмыкнул, чтобы успокоить себя, чтобы услышать собственный голос. Не успокоило. Заглянул в колодец лестницы. Вроде, невысоко, но не дай бог выпасть. Или прыгнуть. Плохая смерть будет, совсем плохая. Хотя, как вариант…

Он разозлился на себя и стал спускаться вниз, сжимая рулон с обоями, как дубинку. Дошёл до подъездной двери. Открыл первую, как вчера. Потянулся к второй. И снова замер.

Было тихо. Совершено, непроницаемо тихо. Покинутое пространство. Безлюдное и безвоздушное. Причём везде. Вокруг. На секунду показалось, что он вообще один, во всём мире один. Вот так вдруг случилось. Почему-то. И что ему делать теперь?

Да бред всё, бред!

Ладно, я только посмотрю. Гляну, что там, как погода, где я вообще – и назад. Посмотрю – и назад.

Он толкнул дверь.

Она не поддалась.

Чего? Он не поверил. Да ладно?

Толкнул сильнее. Безрезультатно.

Эй, мы так не договаривались!

Навалился на дверь всем телом, плечом, руками. Без толку. Как будто бы из камня. Мрамора. Гранита. Монолит. Заколотил по ней кулаками, развернулся и пнул. Эхо пролетело по коридору. Дверь даже не треснула.

Не, ну нормально!

– Эй! Алло! Вы совсем там, да?!

Голос улетел наверх по колодцу подъезда и ушёл в этажи, впитался квартирами – пустыми, безлюдными, мёртвыми.

Тишина глядела на него сверху вниз – глухая, равнодушная.

– Ааа!

Разбежавшись, он шарахнулся в дверь всем телом. Болью отозвалось в плече, прошибло руку. Обняв себя за плечо, отошёл от двери и сел на ступеньку.

Ну, и что теперь? Ладно, главное, успокоиться. Ты куда шёл? Пить? Вот иди и пей.

Он потянулся к обрывку обоев, оставленному у лестницы – и вдруг новая мысль вспыхнула в мозгу.

Обои рвались легко, с противным звуком пересохшей бумаги. От него по телу бежали мурашки. От него и от пыли, от запаха штукатурки, от ощущения шероховатой бумаги в руках.

Хватило ободрать один угол, чтобы сложить под дверью приличную кучу.

Так, а если совсем всё к чертям вспыхнет? А, да ладно. Затопчу. Успею. Или вон – вода же есть.

Как носить воду из подвала, не имея для этого ничего, решил пока не думать.