Говорит Вафин

Бабе при музыке тоже было лучше. Через сладкий тенорок Сережи Жукова транслировались все мысли и посылы страдающего от смермотоксикоза коллективного пацана. Бабе это было привычно и понятно. Теперь же рядом с нею сидел вполне живой и индивидуальный пацан, с которым надо было начинать строить отношения заново.

– Жара какая, – начал игру тот, тушуясь не понарошку.

– То ли еще будет… третий день уж… – баба тоже застеснялась, но внутри возликовала: «Скоро ебаться можно будет!»

– Говорят, всё от того, что зима была холодною, антициклоны, – молвил пацан и положил руку на колени девице.

– Говорят разное и не всё сбывается, – лукаво отзеркалила та.

– Зверям нехорошо в такую погоду, из лесу выходят навстречу человеку, жаждой мучаются, – пацан пошел в атаку, положив вторую руку на грудь своей Дульсинее.

– И люди тоже мучаются, – красноречиво посмотрела на него баба и потянулась будто бы посмотреть что за окном, от чего рука пацана сползла прямо на сисечки.

– А по Подмосковью ураганы обещают! – взвизгнул пацан и щедро ухватил бабу за жопу растопыренной пятерней и повалил на диван. Обратного пути не было, уже спустя шесть минут баба и пацан ебались на продавленной тахте в комнате, озаряемой рассветом.

А как поебались, так сразу и разговор пошел поживее, и муху на стекле обсудили, и Славика Чафаного, что с мопеда ногу сломал, и Олю Черемисову, что залетела от козла. Поебамшись, разговор всегда вольготнее течет, друзья, от того, если в следующий раз пауза неловкая в обществе повиснет, ты выдвинись: «А не поебстись ли нам тут всем разом?»

У меня в соседнем дворе такой же провидец живет.

Всё знает и в теме любой политической беседы. У него аж слюни летят на пинджак, когда он что-то доказывает. Ему даже наливают бесплатно, с мамой-старушкой живет на ее пенсию, очень порядочный человек. Звать его – Николай Степанович, 47 годов от роду, раньше работал на заводе помощником технолога, сейчас устал и пребывает в домашнем расположении по состоянию здоровья, у него даже справка о том имеется.

Сегодня с утра вокруг Николая Степановича собралась совершенно разномастная компания: дворовые пьяницы, мамы с колясками, штук пять детворы да три-четыре бабульки. Николая Степановича спросили: а что теперича после выхода Англии из Европы-то будет?

Николай Степанович подставил раскладной стаканчик, который носил всюду с собою в тайном кармашке: «Прошу плеснуть… для красноречия». Николая Степановича уважили. Тогда он, залпом уничтожив налитое, начал:

«Что будет? По первости начнется паника на финансовых биржах разнообразных, валюты падут многие…»

Видя, что начало далекую от финансовых терний публику не заинтересовало, Николай Степанович пошел ва-банкъ:

«Война будет», – выпалил он, победоносно оглядывая сраженную предположением публику.

– Какая еще война, Николай Степанович? – зашуганно спросила одна из мамочек.

– Вестимо какая. Ядерная. На поражение. Превентивная, значит. По крупнейшим центрам. Для уничтожения, тыкскыть, живой и неживой техники потенциального противника.

Мировой катаклизм случится. Реки выйдут из берегов, случится шторм и землетрясение, орбита луны сместится влево, и пойдут кислотные дожди.

Детей будут добивать вилами. Насадют ребетенка – ив бочку его, а в бочке гудрон уж плавится.

– Кто ж душегубство-то такое возьмет на душу, Николай Степанович, родненький? – взвизгнула бабулька.

– Китайцы из Манчжурии, – уверенно сказал Николай Степанович, чем окончательно всех запутал.

– Прошу плеснуть, – добавил он, протягивая уже успевший высохнуть стакан.

Со двора все расходились в смутном настроении.

– Что-то будет, – прошамкала бабка и поковыляла в сторону гастронома.

Степан Степанович развел руками:

– Уж ты и дал, брат: сумлеваться во власти! Если власть дарована, так Богом! И не твое свиное дело – выбирать, вилочкой ковыряться какху-анфран, то, мол, я не хочу, этого депутата не желаю. Ты ешь, что дают!

Если с каждой букашкой вроде тебя возиться, то когда дела-то делать? Хорошо, что люди там великодушные сидят, одним словом, господа, иначе велели бы сечь тебя подле ратуши с солью.

Потому что где это видано – во власти сумлеваться!

Уж ежели есть какое решение – так оно и наилучшее, значит!

Тебе-то что видать? Затаился в хибаре своей, водки выпил, лучину зажег, клопа раздавил – «размышляет». Тьфу.

Твое дело маленькое – делай, что говорится, живи по закону и знай свой шесток! И детей воспитывай в богобоязненности и нравственности, потому что если начнется разлад в умах – то с нежного юношеского возрасту.

Знаем таковых. Сегодня во власти посмел сумлеваться, завтра на людей недобро уж смотрит, послезавтра, глядишь, уж ножик взял с кухни, точит на уголовный манер. Послезавтра в остроге – зарезал человека.

Все беды – от сумлеваний.

Наш человек делает что полагается, что на роду написано, ко всяким колебаниям твердый, если и грех имеет, то небольшой и понятный: жену там поколотил или выпил лишнего. А чтобы сумлеваться во власти – нет такого закону!

И не будет!»

Степан Степанович спустил слюну на мостовую, постоял для проформы еще минуты полторы да поковылял себе прочь.