Говорите любимым о любви

вытравишь из сердца... А в глазах тоска смертная, мука

горькая.

Сохнет Аленушка. На себя стала непохожа. Встретишь

ее на улице — сердце жалостью так и обольется.

А что поделаешь, чем поможешь? Сама во всем

виновата, сама на себя беду накликала.

Эх, Аленушка, Аленушка! Печаль ты моя неизбывная...

РУЧЕЙ

Недалеко от деревни, где я обычно провожу свой

отпуск, есть лесной овраг. Чубаров называется. Говорят,

давно-давно, еще в старое время, в этом овраге в полую воду

утонул вместе со своим конем местный помещик. Помещика

люди забыли, а вот про коня помнят. По его имени и овраг

назвали. Видно, добрый конь был.

Так вот, есть в этом овраге родничок. У родничка ручей

начинается, к реке, вниз по оврагу, бежит. Маленький, но

бойкий такой, говорливый. Вода в нем светлая, прозрачная,

что твой хрусталь. В жаркий летний полдень хорошо посидеть

у родничка, утолить жажду, послушать лепет берез, помечтать.

Полюбился мне ручей, и где бы я ни бродил по лесу,

обязательно к нему заверну, послушаю, о чем он сам с собой

разговаривает, пока к реке торопится. А до реки — рукой

подать, полчаса ходьбы, не больше.

Привык я к ручью, вроде подружился с ним, вроде

своим он стал для меня.

А недавно, в студеный январский день, я снова

оказался в тех краях. Дай, думаю, схожу к ручью, посмотрю,

как он там, не замерз ли. Встал на лыжи, пошел. Добрался до

оврага, спустился вниз. Гляжу — что такое? Вокруг белым-

бело, сугробы высоченные, следы заячьи, елочки сорочьи. А

ручья нет. Замело, засыпало его снегом. Послушал я: не

журчит ли под снегом? Нет, не журчит. Замерз, видать,

начисто. Да и где ему, малому, справиться с морозами? Речки и

то иной раз до дна вымерзают. А тут — ручей крохотный,

ладошкой вычерпаешь...

Жалко мне стало моего давнего друга. Такой веселый,

звонкий, говорливый — и на тебе: замерз!

Погоревал я про себя и пошел вниз по оврагу, к реке.

Иду, а сам нет-нет да и послушаю не журчит ли под снегом?

Очень уж мне хотелось, чтобы ручей до реки добежал... Нет,

не журчит.

Еще пройду десяток шагов, еще послушаю. Нет, не

журчит.

Вот и река. Сковал ее мороз крепким льдом, покрыл

белым саваном. Не видно, не слышно ее под снегом.

Спустился я на лед, пошел вдоль берега. Вот тут, по

этой впадинке, мой ручей в реку впадает. Снежный козырек

над обрывом навис, ледяными наплывами все намертво

сковано.

Тишина.

Но что это? Словно голос синички-теньковки часто-

часто выговаривает:

— Теньк-теньк-теньк...

Но не птица это, не синица, а мой ручей выбрался из-

под снега, пробился сквозь ледяные надолбы, тоненькой

струйкой падает в еле приметное оконце — полынью на реке и

будто радостную песню поет. Вот он, мол, я. Добежал!

ЛИСТЬЯ

Первые дни отпуска пролетели незаметно.

Трогательная забота матери, встречи с друзьями детства — все

это радовало майора, волновало, наполняло душу сладким

хмелем полузабытых воспоминаний.

Но потом его как-то исподволь охватила безотчетная

тоска. Дома сидеть скучно, друзья заняты на работе. Он

бесцельно бродил по городу, с тревогой думая, что впереди

еще целая неделя.

Однажды поутру он забрел в городской парк. Прямые,

уходящие вдаль аллеи были пустынны. Лишь кое-где на

скамейках судачили старушки да из зарослей орешника

доносился бойкий пересвист синиц.

Майор бездумно шел по аллее. А над ним желтыми,

багряными, оранжевыми красками бушевала золотая осень.

Раскидистые клены будто нехотя роняли на дорожку, на

скамейки влажные от ночного тумана листья. Майор

машинально собирал их. Когда в его руке оказался большой

букет, он прижал его к груди, остановился, будто припомнил

что-то.

Это было словно вчера.

...Пятнадцать лет назад они шли с Наташей по этой же

самой аллее. Он украдкой от прохожих срывал с кленов

желтые листья. А она, мягко придерживая его, укоризненно

шептала:

— Не надо, Алеша. Ты же не маленький. Ведь ты уже

лейтенант.

Набрав полный букет листьев, он предложил его

Наташе.

— Не возьму, — решительно отказалась она. —

Говорят, желтый цвет — к измене...

Сейчас Наташа далеко-далеко, на востоке, в маленьком

городке, который давно уже стал для нее и для майора

родным. Поехать в отпуск вместе с мужем она не смогла.

Наташа — учительница, а в школе уже начались занятия...

Листья медленно падали на дорожку. Майор

затуманенным взглядом следил за их полетом.

Неожиданно он повернулся кругом и зашагал к выходу

из парка. В руке у него был букет кленовых листьев. Он шел

быстро, размашисто, как привык ходить в солдатском строю.

Вот и родительский дом в три окошка.

— Мама, — сказал он, переступив через порог, —

мама, собери мне чемодан. Ты прости, мама. Я завтра уезжаю.

Кажется, она поняла.

Ведь и тогда, пятнадцать лет назад, в такой же осенний