Грааль

Михаил Архистратиг, укрой меня своим плащом,
Плащом Христовым, непроницаемым.
Господи, упаси меня от бед
Плащом Твоей благодати и силы огради меня!
Охрани и спереди, и сзади,
От головы до пят огради!

Плащ Короля Небес да будет между мной
И всеми напастями,
Между всем, что возжелает мне зла.
Да обратится зло на возжелавшего!

С этой молитвой я миновал самую темную часть лесной чащи. Вскоре впереди забрезжил свет, и я понял, что приближаюсь к выходу. Я невольно пришпорил коня и вылетел из леса. Остановился, оглянулся на окутанные голубым туманом очертания Тора вдали, а потом ехал до наступления темноты. Разбил лагерь и провел первую из нескольких предстоящих мне ночей под звездами.

Путешествие завершилось без происшествий, и четыре дня спустя сквозь мутноватую дымку — словно чума облаком висела над городом, — я увидел за высокими стенами Лондиниум. Стены воздвигли задолго до того, как Константин стал императором, в нескольких местах они уже обвалились. Вот там, среди руин и располагался лагерь брата Паулюса.

Я не стал искать гостеприимства в этом пораженном чумой городе, особенно если учесть, что городские ворота все равно закрывали на ночь, а разбил лагерь у дороги, дождался следующего утра и продолжил путь.

На рассвете ворота открылись, люди понесли чумных больных: кто-то был еще жив, а кто-то уже нет. До меня долетел страшный запах этого места — отвратительный смрад болезни, гниения и смерти, от которого у меня к горлу подступила тошнота. Тяжело сглотнув, я перекрестился и поехал дальше.

Дым поднимался над огромной кучей мусора и висел над лагерем, словно грязная тряпка. Вокруг сотнями лежали какие-то тюки. Приблизившись, я понял, что это тела людей. Я привязал лошадей неподалеку и дальше шел пешком, осторожно пробираясь среди жертв Желтой Смерти.

Их было так много! Куда бы я ни посмотрел, везде лежали тела. Число их потрясло меня больше, чем запах. А через ворота несли все новые тела мужчин, женщин и детей. Многих просто бросали у обочины, как мусор. Те, кто отказался от борьбы, лежали молча; но те, в ком жизнь еще теплилась, кричали и стонали, дергались и корчились.

От этих звуков сам воздух, казалось, визжал и плакал. Кругом я видел искаженные лица в страшных язвах, люди истекали кровью, лежа в собственных нечистотах. Раньше мне не приходилось видеть вплотную результаты работы Желтой Смерти, теперь я признавал, что имя, данное болезни, вполне заслуженно: все, кого я видел вокруг, были одинакового желтого цвета, кожа опухла, мерзкая слизь вытекала из глаз и носов, они потели и тяжело дышали, словно изнутри их пожирало пламя. Многие тянули ко мне руки, взывая о помощи, об освобождении, но я ничего не мог для них сделать.

Я знал, что чума на юге свирепствует сильнее всего, но я понятия не имел, что все настолько плохо. Если чума не закончится в ближайшее время, в Лондиниуме некому будет хоронить мертвых, не говоря уже о том, чтобы заботиться о них. На множестве костров жгли одежду больных. Дым от них усиливал ощущения страданий настолько, что я, казалось, мог видеть саму Смерть, распростершую над лагерем черные крыла.

А еще я видел множество монахов, потому что церковь взяла на себя бремя заботы о больных и умирающих. Рослые клирики носили воду, укрывали дрожащих в лихорадке, молились со страждущими и утешали умирающих. Они доблестно сражались, но их борьба была напрасной. Монахи не могли повлиять на ход битвы. Бой, насколько я мог видеть, был проигран, но они продолжали сражаться.

Добрые братья использовали обломки стены, чтобы возвести из них сотни маленьких ограждений, построить жалкое подобие лачуг, в которых могли лежать те, у кого оставалась надежда. Лачуг отчаянно не хватало, больных укладывали рядами, бесконечными рядами под осыпающейся стеной. Братья сновали тут и там по своим срочным делам.

Я остановил священника в коричневой рясе и спросил, где я могу найти брата Паулюса. Монах указал на палатку у стены, недалеко от ворот, и я направился туда. Перешагивая через тело очередного человека, которого я принял за труп, я почувствовал, как меня схватили за ногу. Слабый голос просил: «Пожалуйста! Помогите!» Содрогнувшись от отвращения, я высвободил ногу.

— Пожалуйста… — снова простонал человек. — Пить…

Я устыдился своей первой реакции и огляделся в поисках воды, чтобы напоить беднягу. Навстречу мне как раз шел монах с двумя кувшинами. Я подбежал к брату, попросил кувшин и вернулся к человеку на земле, затем встал на колени рядом с ним, положил руку ему под голову и немного приподнял, чтобы напоить. Волосы у него были мокрые, а кожа влажная и холодная; его слезящиеся глаза затрепетали, когда я поднес банку к его губам. Я с ужасом наблюдал, как черный язык высунулся, чтобы лакать воду.