Грачи прилетели. Рассудите нас, люди

До самого последнего момента Павел надеялся на свои доводы, на запасенные убедительные факты и верил: его поймут и поддержат; он рассчитывал на справедливость. Но недругов оказалось больше, чем друзей и доброжелателей.

Первым, повинуясь едва заметному кивку Коптильникова, выступал Кузьма Кокуздов: он, видимо, боялся, что его опередят. Павел отметил с унылой иронией: «Берут инициативу в свои руки».

Кокуздов одернул пиджак, несколько раз торопливо приложил платок к розовому, вспотевшему лбу и заговорил заученно, со скорбными вздохами, точно ему больно было соглашаться с горькой и печальной истиной:

— Бедствие, которое постигло наше хозяйство по вине товарища Назарова, а именно потеря молодняка — я, товарищи, буду называть факты и людей своими именами, — не вывернулось к нам неожиданно из-за угла. Мы сейчас видим то, что, так сказать, всплыло на поверхность: перед нашими глазами налицо пышное дерево, корней которого вы, может, и не видите… Но мы видим и корни…

Прохоров сердито кашлянул, завозился на месте и покосился почему-то на Аребина.

Кокуздов чуть склонился в его сторону.

— Сейчас я вам объясню, товарищ Прохоров.

— Почему мне? Собранию объясняй, — заметил тот хмурясь.

— Ну да, — поспешно согласился Кокуздов и опять одернул пиджак. — На совести Назарова, если она, конечно, у него налицо, имеется немало пятен и жертв, не человеческих, конечно, а животных жертв, ну, коровьих, что ли… — Он запнулся, выхватил из кармана платок и приложил его ко лбу, как прикладывают к написанному промокашку. Оправившись, продолжал громче, увереннее:

— Вспомните корову-рекордистку, что в позапрошлом году объелась озимыми и околела. Или двух зарезанных волками овец…

— Врешь! — крикнул Павел. — Волки загрызли овец, меня в селе еще не было!.. — Немигающие глаза его мерцали в полутьме угла дико и жутковато.

Орешин, поглаживая лысую ушастую голову, предупредил угрюмо:

— Назаров, попридержи язык…

— А корова телке бок разнесла тоже без тебя? — Кокуздов размахивал кулаками над Павлом, как бы прибивая его к полу. — А бык при случке корову подмял так, что она сломала ноги и ее пришлось прирезать — без тебя? А в прошлом году шесть телят сдохло — корм-то в прошлом году был! — это тоже без тебя? Сиди помалкивай и зарубай на носу, что говорят!.. Ты жалуешься, кормов нету. У нас имеются документы, сколько было выдано кормов…

Кладовщик Омутной поспешно достал из внутреннего кармана какие-то желтые и розовые листки и протянул их почему-то Прохорову.

— Вот тут все записано, Петр Маркелович.

Прохоров с раздражением дернул плечом, и Омутной поспешно спрятал их.

— Выписано-то много, да мимо телят протекло — на базар, — заметил Павел негромко и убежденно.

Омутной, коренастый и грузный, с проворностью разозленного медведя обернулся к Павлу.

— А ты докажи, докажи! — На широком и круглом, похожем на решето, рябом лице его мстительно сверкали маленькие заплывшие глазки. — Не докажешь — ответишь за клевету! А мы докажем где надо, куда шли телячьи корма…

И опять они не пощадили мать Павла — все средства хороши.

— Может, она давно промышляет такими делами! — выкрикнул Кокуздов. — Мешочек-то, может, приспособила давно и доила колхозные вороха, да больше не попадалась на месте…

Павел тяжело, с усилием поднялся.

— Я сказал: не трожь! Убью!..

— Не угрожай, не запугаешь!

Кокуздов, пятясь, отступил к столу, белые волосики вздыбились. Павла остановил Орешин.

— Сядь на место. — Он взглянул на Прохорова, извиняясь за беспорядок. — Судьбу человека решаем, а они склоку завели, как бабы на базаре. Прошу высказываться по-серьезному, по-деловому… Говори, Коптильников. Назаров, сядь, говорю, — еще раз попросил Орешин.

Павел нехотя опустился в углу.

— Все мы знаем, какое значение придают партия и правительство развитию животноводства, — заговорил Коптильников с усилием, как бы раскачивая себя; свет лампы падал на него сбоку, и одна сторона лица казалась розоватой, ясной, вторая — почти черной, щека чуть подергивалась. — А как мы выполняем директивы? Плохо, из рук вон плохо! Приобрести-то телят приобрели, а сохранить не сумели. Положились на одного Назарова. — Голос его окреп. — А Назаров проявил полную бесхозяйственность и халатность, чем и загубил сто с лишним голов телят.

— За такие дела, — подхватил Кокуздов, — из партии вон!

Наблюдая за происходящим, Аребин убеждался в одном: человек, у которого совесть нечиста, всегда нападает на другого, чаще совсем невиновного, более безжалостно, более ожесточенно: ему во что бы то ни стало необходимо отвести вину от себя, свалить грехи на другого.

Глубокое волнение охватило Аребина, словно где-то вдали настоятельно зазвучала труба, призывая в строй, в боевой поход.

Павел затравленно озирался, напряженный, готовый к прыжку, и почти не слушал, что говорил предсельсовета Нехотеев, который пережил более двух десятков председателей колхозов и со всеми находил общий язык и интересы. Подслеповато щурясь, играя кислыми складками на бритом лице, он равнодушно заглядывал в бумажку.