Град безначальный. 1500–2000

Станислав Немоевский, <…> стал скрупулезно описывать каждый шаг «государыни», оказываемые ей невообразимые почести, государевых слуг, ее сопровождавших, их одежду, манеру обращения, обильные застолья и бесконечные пиры в честь приезда Марины Мнишек в Москву. <…> На брачном банкете ему диким показалось поведение московитян за столом:

Обед открылся теми же церемониями, как и прежде – с обхождения парами стольников около колонны. Как и на иных обедах, ставили по два или по три кушанья, с помощью тех, которые сидели перед столом, и ставили не всё, а было всего тринадцать. <…> На всех столах подавали есть на золоте, и эти тринадцать кушаньев довольно тесно вдоль стола помещались, ибо поперек столы были так узки, что нельзя было поставить рядом двух мисок, хотя тарелок и не было. Золото то, однако, никакого вкуса не придавало кушаньям… <…> Тарелок не употребляют; из миски берут горстью, а кости бросают под стол или опять в миску. <…> Масла не умеют делать, сметаны не собирают, она горкнет; как скоро масло приготовят, его топят; другого не имеют, и потому каждое воняет. <…>

Немоевский увидел, что русские лживы, своего слова не держат, что положиться на их заверения нельзя, что при случае они легко отрекутся от своих слов и даже не покраснеют. Противно было ему слышать нецензурную брань на улицах, откровения пьяных мужиков об интимных связях с женами, видеть эту грубую, неотесанную массу забитого народа. <…> На свадьбах нет музыки, нет танцев – «одно только пьянство».

Ю. Н. Палагин

Ганс Борк Рыцарь-неваляшка. 1610

От Борьки до Васьки, от Васьки до Гришки,
от Гришки до тушинских мест,
и к Ваське опять все на те же коврижки,
и все их никак не доест.

Где лен, где крапива, где хрен и где редька,

где хутор, а где и сельцо.
И все-то равно, что Мартынка, что Петька, —
лишь бегай, да гладь брюшенцо.

За глупых валахов, за мрачных ливонцев,

за прочих вонючих козлов, —
отсыплют поляки немало червонцев,
немало отрубят голов.

Коль рая не будет, не будет и ада,

нет друга, так нет и врага;
прибравши подарки, всего-то и надо —
удариться снова в бега.

В Москве ли, в Калуге, в Можае ли, в Туле,

восторгом и рвеньем горя,
уверенно, строгость блюдя, в карауле
стоять при останках царя.

Прыжки хороши и движения ловки,

но лезть не положено в бой;
вот так он и пляшет от Вовки до Вовки,
кружась, будто шар голубой.

При нем торжествует закон бутерброда,

скисает при нем молоко.
Он – двигатель вечный десятого рода
и маятник деда Фуко.

Не действует яд на подонка крысиный,

тот яд для него – перекус,
и нет на земле ни единой осины,
что выдержит эдакий груз.

…Но облак вечерний закатом наохрен,

но тянет с востока теплом, —
а жизнь коротка, и пожалуй, что п'o хрен,
гоняться за этим фуфлом.