Град безначальный. 1500–2000

Царю нехорошо: хоть был здоров намедни,
но про его судьбу глядеть не надо в сонник, —
посмотрит на Москву, доест обед последний
и вскорости помрет, поскольку гипертоник.

…Так было некогда: дворянчик захудалый

из Чудова сбежал в гостеприимный Муром,
в Речь Посполитую, где с наглостью немалой
назвался Дмитрием, понравясь польским дурам.

Он был не то Богдан, не то скорей Георгий,

в монахи стриженный под именем Григорий,
он ляхам расточал толь многие восторги,
что скоро сделался у них в большом фаворе.

Чудесно излечась от наведенных корчей,

предерзостно удрав от гнева Годунова,
восстал из гроба он, князей сильней и зорче,
и восхотел душой в Москве явиться снова.

Князь Ковельский Андрей подох бы от завидок,

прознав его судьбу, иль хохотал до колик, —
столь был невзрачен тот и в целом статью жидок,
короче, просто вор и липовый католик.

Столь быстро он взлетел, что и представить жутко,

жолнеры думали: вот мы в Россию катим!
Тень Грозного его сочла бы за ублюдка,
но Мнишек объявил добротолюбным зятем.

Бывало, поворот случался нехороший,

затея наглая едва не прогорела.
Жолнеры прочь ушли, не получивши грошей,
но выручил его прохвост Андрей Корела.

То драму зрил народ, то слушал оперетту,

Москву Димитрий съел с лапшой и потрохами,
но люд уверововал в инсценировку эту,
и воспевал царя не просто, а стихами.

Явился при дворе питомец русской лиры,

кольчугой защищен, молитвой ощетинен,
со тщаньем велием слагающий стихиры
Иван Андреевич, писатель Хворостинин.

Ощерилась страна грядущими гробами,

кто хорохорился, кто помирал со страху,
и даже Федор Конь не шевелил губами,
страдания и слез сдержати не можаху.

…Что, жрешь телятину, не спишь после обеда?

Ты тайный сын царя? Ишь, подобрал папаню!
Какой ты, к ляду, царь! Ты хуже людоеда!
Не ходишь в баню ты, так вот, иди ты в баню!

Злат'a распалась чепь, не стоит распаляться,

борьба убогая всем сторонам обрыдла,
и боле никакой надежды на поляца,
и пепел с порохом уже смешало быдло.

…Василий, плохо врешь, хотя бы сопли вытри!

Не признан шведом ты и не обласкан Портой.
Поляки требуют, чтоб стал царем Димитрий,
хоть первый, хоть второй, хоть третий, хоть четвертый.

Бузит царевич Петр с Болотниковым купно,

за подкреплением гонца ко Мнишкам выслав,
но не возьмут Москву, что стала неприступна,
ни ирод Шаховской, ни Ваза, что Владислав.

И новый вор грядет из града Стародуба,

во Пскове тоже свой и в Астрахани тоже,
Климентий и Мартын, – любого душегуба
в Москву на русский трон влечет, помилуй Боже…

Зови загонщиков, устраивай облаву,

а хочешь – зал готовь для куртуазных танцев.
Всего-то з'a шесть лет российскую державу
пыталось оседлать семнадцать самозванцев.

Но суд потомков строг, и ропщут ребятишки,

по первое число в известной драме выдав
Гавриле Пушкину, сокольничему Гришки,
(царю, носившему фамилию Нелидов).

Сгорела кизяком несбывшаяся слава,

хула взаимная – российское богатство.
…Лишь некий иерей, на то присвоив право,
включил Григория в чины анафематства.