Град огненный (СИ)

Левая сторона тела, кажется, прогорела до углей — уже не полыхает, но нестерпимо жжет. Францу пришлось дрелью высверлить ребро, чтобы достать пулю плоскогубцами. Провожу пальцами по груди, нащупываю шершавую корку бинтов. На пальцах остаются темные разводы — кровь.

Комната погружена в сумрак, но мягкий свет ночника падает на противоположный конец дивана, где дремлет Майра. Осторожно приподнимаюсь на подушках, и она чутко вскидывает голову. Всклокоченные волосы рассыпаются по плечам, с колен соскальзывает раскрытая тетрадь. «Дневник успеха», — успеваю прочесть неровно выведенную надпись.

Дневник Пола.

— Где… взяла? — слова выходят сухими и хриплыми, как собачий лай.

— Спокойно! — ровно отвечает Майра, и в ее руке как по волшебству появляется револьвер. — Это обыск.

— Где же ваш ордер, госпожа инспектор?

Она скалится в усмешке.

— Там же, где ваше разрешение на ночной вывоз мусора, господин лаборант.

— Полагаю, ты тоже явилась на свалку без разрешения.

Майра пожимает плечами.

— Чтобы докопаться до правды, иногда приходится поступиться принципами.

— И поверить подозреваемому?

— Подозреваемый легко превращается в свидетеля. Или в соучастника. Все зависит от твоего выбора, оса.

Морщусь. Обвожу взглядом комнату. Предметы постепенно обретают очертания, стрелки движутся к шести.

— Где Франц?

— Отправила его домой, — отвечает Майра. — Что-то поплохело ему после твоей… хмм… операции. Пришлось зашивать рану самой. Не думала, что вы, осы, такие слабаки.

Вздыхаю и спускаю ноги с дивана.

— Это блокада Селиверстова. Прививка от насилия. Если бы я или Франц убили того бедолагу, там, на свалке, валялись бы теперь с инсультом.

— Поэтому я здесь, — серьезно говорит инспектор. — И готова потратить день, чтобы выслушать всю историю от самого начала до самого конца.

— Отлично! Значит, у меня есть несколько минут, чтобы помыться и позавтракать.

Я поднимаюсь с дивана, не слушая протестующих окликов Майры, и решительно направляюсь в ванную. Спиной ощущаю все еще направленное на меня дуло кольта, но если инспектор не выстрелила сразу, не выстрелит и теперь. И ощущение опасности рождает в груди сладостное жжение.

Холодная вода бодрит, смывает грязь и запах гниения. Разматываю бинты и провожу пальцами по вздувшемуся багровому шву. Вода розовеет от крови, стекает по животу и ногам, как будто время откатилось на двадцать лет назад, и я снова — неофит, только что покинувший пыточную. Ребра ноют, саднит правая распоротая ладонь, и я подставляю ее под напор, будто ныряю в ледяную прорубь, но вместо холода омывает огнем — в такие моменты нервные окончания сходят с ума и посылают в мозг искаженные сигналы, превращая боль в удовольствие. Я больше не думаю ни о ране, ни о перестрелке, а только о рыжей инспекторше, оставшейся в моей комнате. О женщине с револьвером.

Она все еще сидит на диване, поджав босые ноги. Рыжие волосы свешиваются на тетрадь, почти полностью скрывая ее лицо, пальцы играючи крутят кольт. Вспоминаю, как ночью, не глядя, она заученно вкладывала патроны в барабан, и ежусь от приятного электрического озноба. Майра слышит шаги, вопросительно поднимает голову.

— Перевяжи, — я протягиваю чистые бинты и присаживаюсь на краешек дивана.

— Выглядит не так уж плохо, — замечает она, осматривая шов.

Ухмыляюсь.

— Я васпа. Заживает быстро.

Она аккуратно стирает сочащуюся кровь, прикладывает к ране марлевый тампон.

— Больно?

Качаю головой. Майра хмыкает, и касается моего клейма, оставляя на коже невидимые ожоги. Воздух становится плотным, наэлектризованным. Дыхание срывается, и я смотрю в сосредоточенное лицо с поджатыми губами и вертикальной складкой у переносицы.

— Что такое? Ты весь горишь!

В ее насмешливых глаза беснуются огненные искры. Она и есть — огонь. Ладонь скользит по животу. Я задыхаюсь, сжимаю ее запястье. Лисьи глаза Майры сужаются в щелки.

— Только попробуй, — негромко произносит она. — Выкинешь хоть одну из своих осиных штучек, и я пристрелю тебя прямо здесь.

Майра толкает меня в грудь. Боль выстреливает в нервные окончания, скручивает внутренности в узел, стекает по солнечному сплетению куда-то вниз, рождая в теле дрожь удовольствия. Тогда Майра наклоняется и с силой прижимается к моим губам — ее поцелуй пропитан пряностями и порохом. Я погружаюсь в эту обжигающую лаву, в этот жидкий огонь, плавясь от сумасшедшего вожделения, остроты и боли. И когда она садится на меня верхом, запуская горячие ладони в брюки, будто дотрагивается до оголенного провода, все преграды, наконец, рушатся. И мы пробуждаем вулкан.

3 мая, воскресенье

Когда Майра смотрит возбуждающим взглядом хищной самки, а ее губы жадно впиваются в мои, нет желания задаваться вопросами: почему я? почему она со мной? Жизнь в Даре учит принимать некоторые вещи, как данность. А жизнь в Дербенде показывает, насколько иллюзорно счастье. Хватай его и держи, успей утолить жажду ко времени, когда вода подернется тиной и вязко потечет сквозь пальцы.

У счастья свой срок. Наверное, это понимал и Пол.

— Похоже на умышленное убийство.