Град Петра

   — Ещё бы! А вы сомневаетесь, святой Доменико? Я пытаюсь определить, в какой точке параболы находится наш Кошимен. Сановник достигает зенита, затем падение... По-моему, зенит уже позади. Раскрылись аферы сногсшибательные. Долгорукий взял с меня клятву не болтать, а то бы... Ну, вам неинтересно, витайте над нами, витайте! Да, зенит позади. Я носом чую...

Так вот что придаёт ему отваги... Но князь покамест не сброшен с губернаторского кресла. Послания царю проходят через Меншикова. Доменико деликатно напомнил.

   — Прекрасно, — и Леблон хлопнул себя по коленам.

У него нет секретов. Правду он будет говорить громко — царь хочет этого.

«Генерал-архитектор полагает, — написал Доменико, — что эпоха могущества князя на исходе. Царь вернётся из-за границы и нанесёт ему последний удар. Я не столь осведомлён, куда уж нам с Машей в высшее общество! Боюсь, не вступил бы парижанин в интриги — роль не для художника. Нет, он весь захвачен кипучей своей службой. Грозит перестроить Петербург, но как — пока неизвестно. От любопытных он отделывается шутками. Даже мне ответил невнятно».

* * *

Леблон бывает в доме у зодчего. Марию крайне потешает, целуя ей руку.

К ученикам Доменико версалец внимателен, рисует им новые французские отели, развивает свой принцип: прочность, удобство, красота. Расспрашивал Земцова.

   — Молодой мосье окончил гимназию? В Москве?

Там читали философию, что совсем невероятно. Вмиг из запасов француза — анекдот про Декарта.

   — Мудрец изобрёл куклу, совсем как живую. Возил с собой в багаже, в ящике... Она вопила, колотилась, капитан корабля взломал ящик, ужаснулся и выкинул её за борт. Исчадие ада... Таковы невежды, мосье!

Доменико часто сопровождает начальника. Швейцарца уважают, он поддержит в спорах с мастерами, с подрядчиками и переведёт лучше, чем погруженный в Телемака, опьянённый изящным слогом романа Ершов.

   —  Я для здешних бедствие, Тамерлан, — смеётся Леблон. — Разве не так, мон шер? Объясните им, что я исполняю волю царя. Что я видел его... Вам поверят.

В Петергофе француз охрип, командуя. Работные роют канаву, чтобы убрать воду, затопившую подвалы, слить в море. Трещины в стенах скрепляют железными тяжами.

Браунштейн наступает Леблону на пятки, ловит на лету приказания. Взглядом выпрашивает хоть какой-нибудь знак снисхождения, сочувствия. Но тщетно... Сердце Доменико болит за немца. Версалец похаживает, постукивает тростью с миной трагической.

Ступени каскадов не везде прочны. Трость Леблона свирепо вонзается в прорехи. Кроме того, слишком всё монотонно. Струи должны играть, резвиться. Нужны водометы. Ковш, принимающий оба каскада, должен быть не прямоугольным, а круглым — в гармонии с антуражем. Следует, пожалуй, добавить один каскад. Да, определённо следует... А почему остановилась отделка грота? Браунштейн доложил, бледнея, что нет материала. Заказан в Германии.

   — Что? — взорвался Леблон. — В России нет ракушек, нет цветных камешков? Вы с ума сошли! Ищите здесь же! Немедленно!

Готов во всём обвинить несчастного. Виноватых много. Доменико начал объяснять.

   — Вы ангел, мон шер! — оборвал Жан Батист. — Тут авгиевы конюшни. Я вычищу — боги свидетели!

Он взмахнул тростью, обвёл нижний парк. Насаждения ещё не разрослись, ветер сдувает жёлтую листву, и статуи откровенно наги.

   — Пора подумать о живописи, — и Леблон обернулся к дворцу. — Плафоны, плафоны... К моему прискорбию, у Пирмонте мы коснулись этого предмета лишь вскользь. Деяния Людовика отражены в Версале на двадцати семи полотнах. Король на закладке крепости, король на позициях... Возможно, и царь пожелает иметь галерею славы. Кликнем моего Каравака, он справится не хуже Лебрена.

   — Двадцать семь картин, — улыбнулся Доменико. — Пожалуй, чрезмерно. Царь не против кисти, но... Он предпочитает манеру аллегорическую.

   — Это благородно. Людовик был тщеславен безумно. «Чужая слава сокращает мою собственную». Я не вру, подлинное его изречение.

— Царь мыслит иначе.

Прежде всех других богов водружены над каскадом Нептун и Амфитрита — морские владыки, вступившие в союз с Петром. Представляют здесь мощь российского флота. На стенке каскада рельефом — подвиги Персея. Побеждает морского змея, то есть Швецию, освобождает Андромеду — понимай, Интрига. В образе витязя Пётр в слитности с отечеством.

Наглец Фаэтон влез в колесницу Гелиоса — солнечного бога, осмелился управлять ею и, опалённый жаром, упал в реку Эридан и погиб. Скульптура — в память о Полтаве. «Вся неприятельская армия Фаэтонов конец восприяла», — сказал царь о великой виктории.

Уже более двадцати изваяний расставлено в «нижнем огороде» — по выбору Петра, в назидание посетителю.

Красота и поучение...

* * *

Конники генерала Вейде рыскали попусту. Веселовский молчал долго. Лишь в январе подал весть: обнаружен-де след Алексея во Франкфурте-на-Одере, ведёт к Вене.

Так и есть, сбежал... Беда тяжелейшая, преступление в России небывалое, позор на царский дом.

Худо начался 1717 год.