Графъ

- Я… как пацан повелся и сорвался. Даже с риском влететь по полной, взял больше, чем смог унести. Только жилы надорвал от жадности.. цепануло нехило. А ты такая вся, как из другой жизни, никем не юзаная, как спецом для меня.

Глеб налил в свой стакан ещё порцию и столько же во второй, но без льда.

- Да, Лерочка, мечты всегда сбываются. Но не вовремя и не так. А после того номера на столе в моем кабинете у тебя уже не было никаких шансов. Как и у меня... И это того стоило. Ты только этот мой пьяный базар в свою книжку не вставляй…

Мерцающие на фоне тёмных разводов глаза, высохли, Лера моргнула и закусила губу. Судя по всему, слова до нее с трудом, но доходили.

Он опустошил свою тару с виски. Взвесив девчонку взглядом, Глеб все-таки, бросил пару кубиков льда в чистый солодовый.

- Лера, это надо выпить, до дна. Поверь, сразу легче станет.

Она с сомнением исследовала янтарную жидкость, коснулась осторожно пальцами прохладного стекла и уже, видимо, хотела возразить, но Глеб напомнил условия вечера:

- Молча!

Поднеся стакан к губам, Лера шумно выдохнула, зажмурилась и открыла рот, махом опрокинув в него почти всё. Да, это тебе не розовый компот, а реанимация. Это единственное средство, согревающее нутро после объятий смерти, если кровь ещё хоть как-то циркулирует в венах. Лера хапнула ртом воздух. Глаза ее распахнулись, радужка под влажной рябью стала ярче. Такие пылающие щеки он видел у неё, когда нагло лез в ее эрогенные зоны со своими пошлыми намерениями. Глеб сглотнул. Была мысль выпить ещё, но он отмёл ее, как запоздавшую, да и топить в алкоголе время, отведённое на то, что никогда больше не повторится - все равно, что топить самого себя.

- Ещё? - спросил он, кивком указав на стакан, на дне которого девчонка пыталась взглядом плавить лёд.

- Нет, спасибо… - просипела она.

- Лера, я не разрешал говорить! Достаточно было просто головой мотнуть, я бы понял. Молчать и слушать - твоя основная задача. До утра…

А до него оставалось всего ничего. Время предательски ускорялось. Пульс - тоже. Грудь, стиснутую до этого момента могильной стужей, наконец, растопило. Телесный жар, волнами поднимаясь из низа живота, сносил набухающие под черепом мысли, не давая им как следует оформиться в речь. Глеб больше не собирался говорить, и испытывая иные потребности, слепо шёл у них на поводу. Он сначала скинул на бар запонки, затем, не разрывая зрительного контакта с Лерой, двумя агрессивными движениями избавился от рубашки. Подошёл. Близко так, что загудело в проводах электричество, раскалилась кожа. Стянул с неё свой пиджак и, обхватив локти, заставил встать.

Это ее платье… можно было назначить его за всё ответственным и выместить на нем злость и нежность. Оно и так было обречено. Тонкая как паутина ткань с треском разошлась на две половины. Вот точно так же, до спазмов озноба, до ломоты в костях, до судорожно сжатой челюсти хотелось рвать ее и целовать…

По сути, он был не лучше мрази-Рудика. Вандал-налетчик, который брал чужое, цинично и без принципов. Глеб даже не пытался себя оправдывать, просто зверь внутри него эту девочку выстрадал, заслужил. Шёл с ней по краю, сумел не убить ее, когда она конкретно выпрашивала... И все это не ради того, чтобы кто-то зарился на его добычу. Не говоря уже о том, чтобы лапать ее своими грязными конечностями. Это его женщина! Его самка! Его трофей! Зверь, живущий одним днём, от такого лакомства не отказывается и любого порвёт за косой взгляд.

- Пойдём, я тебя согрею, - сказал он и притянул ее ближе. Лера уронила голову ему на плечо и едва слышно выдохнула что-то похожее на согласие. Глеб взял ее на руки, понёс в ванную, под горячий душ. Он вжимал ее в себя до хруста, гладил сначала осторожно, потом грубо, не сдерживая желания оставить на ее коже метки. Пусть она его запомнит таким, каким он хотел быть с ней, каким был лет двадцать пять назад: беспечным бродягой, басмачом, которому море по колено. Пусть запомнит… и пусть живет с этим.

Лера извивалась под его укусами, льнула всем телом, ускоряя движение крови в пах. Возбуждение было такой силы, что казалось мокрые тряпки на нем тлели. Он еще не начал того, что давно хотел сделать, представляя это каждый день (а скорее ночь) с того самого их первого совместного душа. Тогда он не сорвался благодаря терпению и вере в то, что у него уйма времени на неспешное укрощение строптивой. А она взяла и написала об этом половину толстой тетради. И не для того, чтобы обменять ее на свободу и честь. Скорее, из вредности начала, и от страха. А потом стала прятать перо между исписанными страницами… как правду, которую и хочется и стыдно озвучить.

Как же, черт побери, Глеб, тебя угораздило так повестись на девчонку? Как же так накрыло, что аж горло дерет изнутри от эмоций, которые ты давно в себе задавил, или нет? С-сука! Как же все сложно с этой Лерой!