Граф де Монте-Кристо. Части 4, 5, 6

— Я уж, право, не знаю, кто он такой, но у него было три неограниченных кредита: один у меня, другой у Ротшильда, третий у Лаффита, и, как видите, — небрежно добавил Данглар, — он отдал предпочтение мне и оставил сто тысяч франков на лаж.

Бовиль выказал все признаки величайшего восхищения.

— Нужно будет его навестить, — сказал он. — Я постараюсь, чтобы он основал у нас какое-нибудь благотворительное заведение.

— И это дело верное: он одной милостыни раздает больше, чем на двадцать тысяч франков в месяц.

— Это замечательно! Притом, я ему поставлю в пример госпожу де Морсер и ее сына.

— В каком отношении?

— Они пожертвовали все свое состояние приютам.

— Какое состояние?

— Да их собственное, состояние покойного генерала де Морсер.

— Но почему?

— Потому, что они не хотели пользоваться имуществом, приобретенным такими низкими способами.

— Чем же они будут жить?

— Мать уезжает в провинцию, а сын поступает на военную службу.

— Скажите, какая щепетильность! — воскликнул Данглар.

— Я не далее как вчера зарегистрировал дарственный акт.

— И сколько у них было?

— Да не слишком много, миллион двести тысяч с чем-то. Но вернемся к нашим миллионам.

— Извольте, — сказал самым естественным тоном Данглар. — Так вам очень спешно нужны эти деньги?

— Очень, завтра у нас кассовая ревизия.

— Завтра! Почему вы это сразу не сказали? До завтра еще целая вечность! В котором часу ревизия?

— В два часа.

— Пришлите в полдень, — сказал с обычной улыбкой Данглар.

Бовиль в ответ только кивнул, теребя свой бумажник.

— Или вот что, — сказал Данглар, — можно сделать лучше.

— Что именно?

— Расписка графа Монте-Кристо — это те же деньги, предъявите эту расписку Ротшильду или Лаффиту — они тотчас же ее примут.

— Несмотря на то, что им придется рассчитываться с Римом?

— Разумеется, вы только потеряете тысяч пять-шесть на учете.

Казначей подскочил.

— Ну нет, знаете: я лучше подожду до завтра. Как вы это просто говорите!

— Прошу прощения, — сказал Данглар с удивительной наглостью, — я было подумал, что вам нужно покрыть небольшую недостачу.

— Что вы! — воскликнул казначей.

— Это бывает у нас, и тогда приходится идти на жертвы.

Слава Богу, нет, — сказал Бовиль.

— В таком случае до завтра; согласны, мой дорогой?

— Хорошо, до завтра; но уж наверное?

— Да вы шутите! Пришлите в полдень, банк будет предупрежден.

— Я приду сам.

— Тем лучше, я буду иметь удовольствие увидеться с вами.

Они пожали друг другу руки.

— Кстати, — сказал Бовиль, — разве вы не будете на похоронах бедной мадемуазель де Вильфор? Я встретил процессию на бульваре.

— Нет, — отвечал банкир, — я еще немного смешон после этой истории с Бенедетто и прячусь.

— Напрасно; чем вы виноваты?

— Знаете, мой дорогой, когда носишь незапятнанное имя, как мое, становишься щепетилен.

— Все сочувствуют вам, поверьте, и все особенно жалеют вашу дочь.

— Бедная Эжени! — произнес Данглар с глубоким вздохом. — Вы знаете, что она постригается?

— Нет.

— Увы, к несчастью, это так. На следующий день после скандала она решила уехать с подругой-монахиней; она хочет поискать какой-нибудь строгий монастырь в Италии или в Испании.

— Это ужасно!

И господин де Бовиль удалился, выражая свои соболезнования несчастному отцу.

Но едва он вышел, как Данглар с выразительным жестом, о котором могут составить себе представление только те, кто видел, как Фредерик играет Робера Макера, воскликнул:

— Болван!!!

И, пряча расписку Монте-Кристо в маленький бумажник, добавил:

— Приходи в полдень! В полдень я буду далеко!

Затем он запер двери на ключ, опорожнил все ящики своей кассы, собрал тысяч пятьдесят кредитными билетами, сжег кое-какие бумаги, другие положил на видное место и сел писать письмо; кончив его, он запечатал конверт и надписал:

"Баронессе Данглар".

— Вечером я сам положу его к ней на туалетный столик, — пробормотал он.

Затем достал из ящика стола паспорт.

— Отлично, — сказал он, — действителен еще на два месяца.

VIII КЛАДБИЩЕ ПЕР-ЛАШЕЗ

Бовиль в самом деле встретил похоронную процессию, провожавшую Валентину к месту последнего упокоения.

Погода была хмурая и облачная: ветер, еще теплый, но уже гибельный для пожелтелых листьев, срывал их с оголяющихся ветвей и кружил над огромной толпой, заполнявшей бульвары.

Вильфор, истый парижанин, смотрел на кладбище Пер-Лашез как на единственное, достойное принять прах одного из членов парижской семьи; все остальные кладбища казались ему слишком провинциальными, какими-то меблированными комнатами смерти. Только на кладбище Пер-Лашез покойник из хорошего общества был у себя дома.

Здесь, как мы видели, он купил в вечное владение место, на котором возвышалась усыпальница, так быстро заселившаяся всеми членами его первой семьи.

Надпись на фронтоне мавзолея гласила: "Семья Сен-Меран и Вильфор" — такова была последняя воля бедной Рене, матери Валентины.