Андрей в короткие минуты отдыха бродил по дому с красными от бессонницы глазами и потихоньку навещал опальную Дарью Дмитриевну, которой, как и всем другим, секрета своего не раскрывал. Она же сама была настолько зарёванной и опухшей от слёз, что замечать изменения во внешности других была вовсе не в силах. Пётр Иваныч видеть её не желал и на днях должен был опять уехать в войска. Кроме Андрея к ней допускалась только горничная, да тётушка Мария Петровна, которая в последние дни тоже много плакала, похоронив свою престарелую матушку. Обедала опальная девица в своей комнате иногда вместе с любимым маленьким кузеном Алёшей…
Ласкари сел прямо и спросил неожиданно серьёзно.
— Так что прикажешь мне делать?
— Я бы дал Вам совет, только Вы меня сразу прогоните, а мне надобно по делу с Вами переговорить…
— Дело подождёт. У Гром-камня ноги не вырастут. Что про Дарью Дмитриевну сказать хотел?
— Да отступитесь Вы от неё, шевалье! Неужто Вам хорошо будет с девушкой, которая Вас терпеть не может?
Ласкари фыркнул, покачал головой. Сказал упрямо.
— Как это Вы, русские, говорите? Учил меня когда-то Денис Иваныч… «Стерпится — слюбится»…
Андрей покачал головой.
— Я Дарью Дмитриевну сызмальства знаю — никогда она Вас не полюбит! И, чем больше досаждать ей будете, тем более ненавидеть станет…
— Ишь, умный какой! Я в Париж её увезу, или в Грецию, на родину свою… Там жизнь совсем другая, чем в Петербурге, и Дарья Дмитриевна другой станет… Никуда не денется — полюбит…
— Никогда!
Ласкари, растеряв все свои аргументы, сердито махнул рукой.
— Пошёл вон! Хотя стой! Чего ты мне сказать хотел?
Андрей насмешливо посмотрел на него.
— Дело-то пустяковое… Я механику придумал, как скалу Фальконетову поднять, да через болота к заливу перенести…
Ласкари даже подскочил.
— Врёшь! Говори!
Андрей спокойно покачал головой и сказал твёрдо.
— Говорить я буду в Конторе строений, меня там все знают. Я за Вами пришёл, коли Вы в этом деле главный.
— А отчего не хочешь здесь говорить?
— Да оттого, что не верю Вам. Человек Вы хитрый, себе на уме: говорите одно, делаете другое…
— Ишь ты… Бецкой с Фальконетом мне верят, а ты — нет…
— То-то и оно! Бецкой с Фальконетом друг друга задушить готовы, над тем весь Петербург потешается, а Вы с обоими дружить успеваете. Как это у Вас получается?
— Подумаешь! Мне по сему поводу ваш Фон-Визин ещё одну поговорку говорил… Ага… «Двое плешивых за гребень дерутся»… А мне по должности своей со всеми дружить надобно! Ты мне про свою механику рассказывай. Знаешь ведь — императрица семь тысяч обещала тому, кто её придумает.
— Всё знаю. От того и не хочу с Вами наедине толковать…
— Думаешь, украду твой секрет? Да у такого разве украдёшь? Глаза выцарапаешь…
— Деньги всем нужны. А заработанный ломоть лучше краденого каравая…
— Деньги? А зачем тебе деньги? Мне вот сейчас и деньги-то не в радость…
Андрей насмешливо присвистнул.
Но Ласкари задумался и вдруг сказал неожиданно искренне.
— Столько лет столице Вашей отдал, а уеду из России — разве вспомнит кто?
Андрей удивился.
— А зачем, чтоб помнили? Господь наши добрые дела знает…
Шевалье спохватился, снова приняв своё обычное выражение.
— Господь… Дурак ты… Мне того мало. Надо, чтобы люди помнили.
Андрей повернулся к двери.
— Если Вы и впредь меня дураком величать будете, я сразу к Бецкому пойду…
Ласкари, наконец, поднялся с места, подошёл к нему, крепко сжал его локоть.
— Ладно, послушай… — Повлёк он парня обратно в мастерскую. — Я про твои таланты знаю… Чтобы ты ни придумал — это всё равно не пустяки… Я у Вашего Фон-Визина хорошо выучился русскому. Помню, что и маленькая рыбка лучше большого таракана… Продай мне мысль свою… Голову продай…
Андрей опешил, насмешливо спросил.
— Как это Вы представляете — голову свою продать?
Ласкари говорил теперь деловито и спокойно. Он принял решение.
— Я тебе заплачу… Ты — человек честный, цену своей механике знаешь, сколько назовёшь, столько и заплачу… А коли и вправду машина твоя скалу Фальконетову к заливу доставит, то и семь тысяч царских получишь, все до копейки отдам… А мне твоя слава нужна. Понимаешь? Только слава. Вот её и продай!
— Никогда не думал, что человек может так своей гордостью съедаться! — Удивлённо посмотрел на шевалье Андрей. Подумал несколько и покачал головой. — Нет, подполковник! Отчего же и мне подле Фальконетова монумента не прославится, да царское вознаграждение из рук самой императрицы не принять? Не продам я Вам свою голову, шевалье. У крыльца коляска ждёт. Едете Вы в Контору строений?
Ласкари крепко держал его локоть, не отпуская от себя.
— Подожди, Андрэ… — Он начал говорить медленно, взвешивая каждое слово. — Так говоришь, Дарья Дмитриевна под замком сидит? Послушай… А что если я завтра отпишу Петру Иванычу, что отказываюсь от своего слова? Ничего, мол, Ваша Дашенька не любит, кроме комедий своих… А мне дома не актёрка нужна, а подруга нежная… Ну, что-нибудь в таком же роде… Если я от Дарьи Дмитриевны откажусь, хоть и люблю её пуще жизни своей, это и в самом деле правда роковая, — продашь мне механику свою?