Граф Карбури – шевалье. Приключения авантюриста

— Разве не я организовал труды эти великие? В иные дни до тысячи человек работали денно и нощно, каменщики, рубщики, кузнецы… Разве не я расставлял всех по своим местам, разве не по моему приказу каждый раз сдвигался с места Гром-камень?! Сколько народу из Петербурга наезжало, сколько карет, сколько экипажей разных… И вельможи и простолюдины — всякий под присягой подтвердить может, что это действие героическое по моей команде происходило…

Бецкой молчал, ресницы его перестали вздрагивать, и Ласкари окончательно пришёл в бешенство.

— Опять спать изволите, Ваше высокопревосходительство?

Но генерал, убрав руку от лица, неожиданно бодрым взглядом просверлил шевалье насквозь.

— Отчего же спать? Я вовсе не сплю… Я сижу и думаю, до какой же степени наглость человеческая дойти может? И кто это мне в моём собственном кабинете проповеди читает? Кто меня, старика, жизни учит? Ты, друг ситный, совсем забылся, а у нас говорят: «Всяк Еремей про себя разумей»… Монумент Петру Великому по приказу высочайшему я сооружаю, я! А Фальконет и ты, тем паче, лишь исполнители воли моей, а через меня — государыни нашей Екатерины Алексеевны… Какое тебе, наглец, ещё вознаграждение требуется помимо того офицерского, что ты имеешь за свои чины, не по заслугам полученные? У меня в Конторе строений десятки инженеров сидят, умные, образованные, не тебе чета… Какие математические расчёты по перевозке Гром-камня произвели, какой макет твоей машины сделали! И никому из них и в голову не пришло дополнительного вознаграждения за труды просить… Ты кто таков вообще? Шевалье де Ласкари? — Он вполне искренне рассмеялся. — Ты что, и вправду веришь, что, если осла назвать лошадью, он лошадью станет?

Ласкари молчал, еле сдерживаясь.

— Что надулся-то, подполковник? Любишь смородину — люби и оскомину! Понимаю, ты нынче не у дел остался, хотя при Фальконете в должности лучшего друга по-прежнему пребываешь… Монумент ещё отлить надобно, а это дело нелегче перевозки Гром-камня будет, третий год литейщиков ищем… Мог бы и сам ваятель отлить, не велик господин, так упёрся — ни в какую! Это я к тому говорю, что ты и ныне пригодиться можешь…

— Благодарю покорно, Ваше высокопревосходительство!

Сделав усилие над собой, Ласкари поклонился и пошёл было к выходу, но Бецкой слабым движением руки остановил его.

— Стой! Ты всё понял, шевалье? Никакой машины по перевозке Гром-камня ты никогда не изобретал, и вообще… Всё это — уже история… А в истории беглые уголовники из запредельных стран редко играют значительную роль…

— Я понял, Ваше высокопревосходительство…

Ласкари ещё раз склонил голову в поклоне и тут на краю стола генерала увидел маленькую книжечку. Глаза его злорадно сверкнули. Это был Готский календарь, он не сомневался в этом. А с этим календарём случилась прелюбопытнейшая история. Готский календарь подробно описывал важнейшие события в Европе за прошедший год, и Бецкой, распираемый гордыней не меньше, чем Ласкари, решил написать статью о знаменитой эпопее по перетаскиванию камня. Изобретение «механики», организацию работ и все идеи Фальконета по поводу монумента он приписал только себе. Статью в Готский календарь необходимо было предоставить на французском языке, в коем Иван Иваныч был не силён. Написав её по-немецки, он велел своему секретарю найти хорошего переводчика. Секретарь, недолго думая, обратился к Ласкари как к человеку наиболее осведомлённому в прошедших событиях. Шевалье, прочитав статью, был просто взбешён и под горячую руку отдал её для перевода самому Фальконету. Как ни странно, ваятель даже не удивился, что в истории создания памятника главными стали события по перетаскиванию подножия под него, а не сам монумент. Будучи человеком обязательным, он добросовестно перевёл статью, после чего она тем же путём вернулась к секретарю Бецкого, который отправил её по нужному адресу. Теперь, увидев на столе у генерала последний Готский календарь, Ласкари вспомнил, что в передней слышал, как посылали карету за Фальконетом, и криво усмехнулся. Он хорошо представил себе, какая сейчас разыграется комедия, и покинул кабинет своего патрона с ехидной ухмылкой на физиономии.

Вскоре Бецкому доложили о приезде ваятеля.

— Мне передали, генерал, — вместо приветствия сказал тот, входя в кабинет, — что мне велено срочно приехать, и вот я здесь…

— Садитесь, мсьё Фальконет… — Предчувствуя очередную моральную победу над строптивым французишкой, Иван Иваныч был миролюбив. — Нет, вот сюда, здесь Вам будет удобнее… — Он указал ему на место рядом со столом, на котором лежал Готский альманах. — Послушайте, я узнал давеча от случайных людей, что Вы опять, не спросясь моего совета, отвергли тех литейщиков, что прибыли к нам из Рима…

В отличие от хозяина кабинета, Фальконет настроен был мрачно.