Граф, Мак и Стром

Думал ли три года назад гимназист Петенька Уткин, когда, услышав выступление на улице невысокого человека в кепке, разругался с родителями и ушел к большевикам, что смерть ему предстоит не героическая, на глазах восхищенных его мужеством товарищей, которые сурово поклянутся отомстить за него. Не в застенках контрреволюции, в сырых и мрачных казематах. Не в лихом бою, который еще на шаг приблизит царство всеобщего равенства и братства. Даже не в старости, на больничной кровати…

Много с тех пор было шансов у Петеньки — быстро ставшим Петькой, Петрухой, а то и Петром — погибнуть с семнадцатого-то года. Могли его застрелить и беляки и бандиты и интервенты, могли заколоть штыком, взорвать снарядом или бомбой, повесить, расстрелять, утопить в проруби, зарубить шашками… Но выжил, выжил Петруха, быстро научившись этому нехитрому ремеслу. Научился он и стрелять из винтовки, не зажмуриваясь, и втыкать штык в живого человека, да так, чтобы не застрял между ребрами, научился бить в зубы без замаха, и самому подниматься с земли, вытирая кровавую юшку и бросаясь в драку, научился и портянки мотать, и обмотки, и гранаты бросать.

Война — она многому учит. Кровавое это ремесло, жестокое и несправедливое.

Но что ж поделать, если жить мирным трудом в царстве коммунизма сразу не получается. Не хотят беляки да бывшие господа, попы да денежные мешки так просто отдавать все то, что награбили у народа за годы своей власти. Оно и понятно: солдат без короля проживет, а вот королю без солдата — на-кась выкуси. Но ничего, ничего, недолго им осталось: идет вперед победоносная Красная Армия, вычищая с советской земли плесень хозяев и паразитов.

Уже и царя-батюшку, Николашку Кровавого отправили в Могилевскую губернию, и самозваных верховных правителей сняли с должности: одного в прорубь сунули, другой в Англию вылетел, вперед собственного визга, а следом за ним и Юденич отправился. И хозяева их, англичане да французы тоже уже лыжи смазали, поняли, что ничего им здесь не обломится, близок локоть, да не укусишь.

А храбрились-то, а хорохорились! Читал Петька с товарищами листовки беляков, чуть со смеху не лопнул: мол, победоносная армия победоносно наступает, красные бегут, бросая оружие, и тысячами сдаются в плен. Ага-ага, вот только в результате почему-то в России — республика и Советская власть, а остатки беляков прячутся по углам. Врангель храбро забился в Крым, Петлюра с поляками договаривается, пол-Украины им обещает, только бы над второй половиной паном остаться. Известное дело: хоть на свином выгоне — да королем.

Тут уж белым не до победных парадов, тут они уже завыли, что нечестно их красные побеждают, неправильно, крестьян, мол, запуганных, впереди себя штыками гонят, да китайцев миллионные орды наняли за золото. Оно и понятно: побитый, особенно если он нраву подлого и трусливого, всегда кричит, что побили его неправильно, и ударили слишком сильно, и солнце ему в глаз попало, и дыхание сбилось и вообще — если бы второй заранее на землю лег, то уж ногами бы побитый его влегкую запинал.

Из запуганных крестьян Уткин Костьку вспомнил, который никак не меньше его самого в этом кровавом котле варится. Разве что пути у него поизвилистее: его и в армию Юденича загребли, и в «зеленых» он побывать успел, после того, как от беляков убежал. Теперь вот в Красную Армию вступил. Вот и запугай такого. Спроси у Костьки — за что он воюет? Посмотрит тот своим взглядом серьезным, погладит бороду, да и скажет, что он — крестьянин. И отец у него был крестьянином, и дед, и прадед… А вот сына у него пока еще нет, и воюет он, Костька, за то, чтобы сын сам решал, быть ему крестьянином или ученым. За свободу он воюет.

А китайцев Петька только одного и видел, товарища Суня. Которого никто не вербовал и не пригонял. Сам приехал, хотя из русских слов знал только «хоросо», «товариса» и «Ленин». Хороший был красноармеец, все мечтал — когда русский язык подучил — как победят они здесь всех господ и панов, да помогут китайцам своих господ прогнать. Рассказывал Сунь про жизнь китайскую. Паршиво там живется, честно говоря, голодно. Жаль, убили Суня под Юзовкой…

Загрустил Уткин, но бдительности не потерял, зорко посматривая в осколочек зеркала, укрепленный на подоконнике.

Нет, не верил он в загробный мир, ни с гуриями, ни с арфами. Однако где-то, глубоко-глубоко в душе, верилось ему, что есть где-то в невообразимой дали такое местечко, где ждут его товарищи по оружию. Товарищ Сунь сидит, поблескивая круглыми очочками, и Левка-Левонтий — это поп так над его родителями при крещении поиздевался — ослепительно улыбается, потому что все его зубы на месте, а не выбиты петлюровцами перед расстрелом. Матрос Тарас, чья тельняшка не прострелена пулеметной очередью, тоже сидит там, и товарищ Дзинтарс, чей лоб не обезображен вырезанной кровавой звездой… Они все там: Кастусь и Равиль, Мишка и Тихон, Гордей Иванович и Андрюха…