Граф Мирабо

– Любезные коллеги! То, что версальские квартирные хозяева рассказывают, следует остерегаться переносить в политику. Мой хозяин, например, весьма почтенный красильщик в Версале, уверял меня, что наш добрый король – пьяница и потребляет ежедневно невероятное количество вина. А между тем всем известно, что король – самый воздержанный человек во всей монархии. Если бы вы только такого рода сведения имели в вашей торговле в Бордо, Бернар Валентен, то вам пришлось бы закрыть лавочку. Столь же справедливы и все подозрения против королевы. Разве этот прекрасный, невинный Трианон, с тех пор как Мария-Антуанетта обитает в нем, похож на место египетских тайн и вакханалий? Этот очаровательный английский сад, открытый и прозрачный, как прекрасная душа, устроен по ее вкусу. Здесь гуляет она совсем просто, сияя одною лишь красою своей материнской любви, когда водит за руку детей или с работой в руках, как ваши жены, сидит на дерновой скамье. Здесь, удаляясь от шумной и рассеянной версальской жизни, королева живет вместе с королем тихо и скромно, распространяя кругом помощь и милосердие. Да, Мария-Антуанетта – настоящая, прекрасная женщина, и когда мы исправим трон Франции, в чем, главным образом, состоит задача нашего собрания, тогда и королеву мы увидим на троне в ее истинном блеске!

Оба депутата, удовлетворенные, пожали руку графу Мирабо, поблагодарив его за сведения, и продолжали свою прогулку.

Мирабо, заметив новую группу депутатов третьего сословия, предложил своим друзьям повернуть назад, полагая, что и время обеда в отеле «Шаро» уже настало.

– Ты отлично спровадил твоих коллег из национального собрания, Мирабо, – сказал Клавьер, когда они повернули в ближайшую по направлению к Версалю аллею. – Но что станется с Людовиком XVI, когда со временем ты вдохнешь свою восторженную любовь к королеве всем депутатам третьего сословия? Что если, мучимый ревностью, он пожалеет о созыве депутатов этого сословия в двойном числе и, вместо того чтобы добровольно дать конституцию или лоскут английской хартии, как вам самим, влюбленным, хотелось бы, пошлет вас всех к черту!

– Слушай, Клавьер! – с серьезным видом произнес Мирабо. – Я никогда не забуду тех великих заслуг, которые ты и друзья твои приобрели при возникновении настоящего движения во Франции. Колыбелью его всегда должно будет признать твое поместье в Сюренне, где мы прожили столь знаменательные часы. Двойное представительство третьего сословия, выборы, голосование по членам собрания, а не по сословиям, уничтожение привилегий – все это на твоей вилле, в Сюренне, было обсуждено и оттуда брошено в народ и в правящие круги. Комитеты, собиравшиеся у Клавьера и благородного герцога Ларошфуко, в тиши и тайне, сделали так много, что неблагодарною будет история, если она однажды не занесет этого на свои скрижали. Незабвенными будут наши собрания у тебя еще и потому, что там я в последний раз перед его смертью видел нашего незабвенного Гольбаха. И неужели, в конце концов, я отстранюсь от тебя, Клавьер? Условимся лучше теперь же, что мы останемся друзьями, хотя пришлось бы нам однажды приветствовать друг друга из различных стран света. Похоже на то, Клавьер! Я должен остаться верен своей собственной задаче, самостоятельно и неизменно себе начертанной. Я хочу иметь демократию, но в пределах монархии! Боюсь, милые женевцы, что это скоро разлучит нас. Я тоже буду свиреп, верьте мне, и когда оседлаю национальное собрание, как послушную лошадь, то поеду на нем, как на крылатом коне революции. Но я уже знаю, куда поеду и куда должен приехать. Вы же не знаете этого. Вот в чем различие между нами. Но подадим друг другу руки, несмотря на это различие.

Друзья теснее окружили его, шутя и смеясь.

– Вот это человек! – сказал Клавьер. – По одному его сложению судьба уже сделала его геркулесом революции. Каждое его дыхание – пламя, которое может зажечь весь мир. На своих широких плечах может он снести целое государство, лишь бы только взвалил его на них. Мирабо, без тебя мы не ступим ни шагу вперед, но прицепимся к твоим несокрушимым пятам, и будь что будет!

Так разговаривая, друзья скоро достигли Версаля. Подойдя к отелю «Шаро», Мирабо увидел стоявший у крыльца дорожный экипаж, из которого в ту же минуту вышла высокая, стройная дама и, сопровождаемая камеристкой и лакеем, направилась к дому.

Мирабо тотчас же с изумлением и испугом, не видя даже лица, а лишь по фигуре и походке узнал свою жену.

После минутного колебания он, видимо, принял решение. Он вспомнил, что сестра его, госпожа де Сальян, письменно на днях предупреждала его о приезде графини Мирабо в Версаль с тем, чтобы, несмотря ни на что, броситься в его объятия. Если бы, однако, примирение не могло состояться, то она хотела следить и восхищаться той великой ролью, которую Мирабо готовился играть на открывшейся ныне сцене.