Граф Мирабо

– Ну, в Неккере вы ничего не потеряли, – возразил маркиз, слушавший с величайшим вниманием. Он хотел еще что-то прибавить, но, по-видимому, оживленный разговор сильно утомил его. Бледный и изнуренный, он опустился в кресло, а сильнейший приступ кашля, казалось, разрывал ему грудь. Встревоженный, Мирабо требовал послать за доктором, но маркиз отклонил это, приняв лишь лекарство из рук заботливой Елены.

Когда больной немного оправился, Мирабо приблизился, чтобы проститься с ним, и несколько раз печально и благоговейно поцеловал чело старца.

– Я еще сегодня должен поспеть в Париж и Версаль, – тихо сказал Мирабо. – Грозное положение вещей не позволяет мне оставаться дольше. Мы скоро увидимся опять, отец мой!

Маркиз медленно покачал головой и отпустил сына молча, но со светлым, полным выражения взглядом. Мирабо поспешно освободился, не будучи в силах долее выносить этого взгляда. Елена проводила его до соседней комнаты и, обливаясь слезами, шепотом сообщала ему свою тревогу. Мирабо нежно поцеловал ее глаза, взяв обещание, что она завтра же известит его о больном.

IV. Первые республиканцы

Вскочив на коня, Мирабо быстро проехал пространство от Аржантейля до Парижа, к воротам которого подъехал в первом часу пополудни.

Здесь, очутившись вдруг среди большого скопления солдат, расположенных лагерем у ворот столицы, ему пришлось подвигаться вперед медленно, с перерывами.

Среди возбужденных и шумных отрядов войска Мирабо заметил массу народа, оживленно и дружески братавшегося с солдатами, при всевозможных уверениях в дружбе и при чокании наполненными стаканами.

Солдатами было дано обещание не стрелять в народ, а он громкими восторженными восклицаниями, раздававшимися со всех сторон, свидетельствовал о достигнутом им успехе.

Мирабо въехал на улицы города и, к своему возрастающему удивлению, увидел, что возбуждение парижского населения приняло уже определенный, страшный характер. На многих улицах и площадях строились уже баррикады; вооруженные толпы с шумом и криком сновали взад и вперед, а гневные восклицания против двора, с выделявшимися лишь в честь Неккера и герцога Орлеанского виватами, разносились далеко в воздухе.

Чем далее углублялся Мирабо в город, тем более казалось ему, что все население Парижа высыпало на улицы и площади. Театры, как бы в знак общественного траура, были закрыты. С северной стороны города шел слух, что там народ поджег и обратил в пепел заставы. Мимо Мирабо пронеслась яростная толпа оборванных, изголодавшихся людей, страшный вид нищеты которых, вместе с их грозным ревом, говорил о готовившихся новых предприятиях.

Прежде всего Мирабо хотел добраться до Пале-Рояля, где надеялся открыть очаг восстания и его руководителей, а также думал найти там Шамфора в его квартире, узнать от него разные подробности и осведомиться насчет участи Генриетты и Коко.

Спускаясь по улице Ришелье, он встретил несколько отрядов драгунского полка Royal-Allemand[17], под предводительством командира – принца Ламбеска, и должен был остановиться на углу боковой улицы, чтобы пропустить солдат перед собой.

Из скопившейся по обеим сторонам улицы массы народа раздавались самые оскорбительные восклицания против драгун и против принца Ламбеска. Но полк, состоявший почти весь из немцев, из коих немногие понимали по-французски, не понимал бранных восклицаний народа, как прежде не понимал и дружественных. Но когда затем посыпался на них град камней, драгуны обнажили сабли и, по приказанию своего командира, с беспощадной яростью бросились на людей. Они гнали толпу по улице; один старик упал под их ударами; женщины и дети, попадая под копыта лошадей бешеных преследователей, испускали душераздирающие крики. Вдали рев и свист раздробившихся скопищ призывал к мщению. Это было первое применение военной силы против народа. По всем частям Парижа пронеслось теперь воззвание о том, чтобы народ запасался оружием и создал гражданскую гвардию.

Мирабо удалось освободиться от своей лошади в одном знакомом доме, и он пошел пешком в Пале-Рояль, все входы которого были запружены самыми возбужденными, грозно волнующимися толпами народа. Пробравшись к жилищу Шамфора под аркадами, он не застал в нем никого и вновь предоставил себя волнующейся кругом толпе, которая увлекла его с собою до первого двора Пале-Рояля, куда, по-видимому, все шли теперь.

Иногда ему казалось, что он видит мелькающими перед собой знакомые лица. Среди невообразимого смятения виделись ему Клавьер, Дюмон, Дюроверэ и, наконец, Шамфор, но промелькнули они с такой молниеносной быстротой, такими озабоченными и с таким особенным выражением лиц, что или они не узнали его, или, думалось ему, это пронеслись призраки в образе его друзей. Но вот ему действительно удалось поймать за фалды сюртука Шамфора, только что громко обращавшегося с речью к группе людей.

– Много сегодня дела, друг Мирабо, – сказал Шамфор голосом, звучавшим так спокойно и добродушно, а между тем только что старавшийся своей речью усилить бурю.