Граф Мирабо

Мирабо поспешно направился в Отель-де-Виль. По дороге попал в новый народный поток, стремившийся, как он узнал, к тюрьме Ла Форс, чтобы освободить находившихся там заключенных, по большей части жертв несчастья и бедности. С другой стороны ликующая толпа возвращалась из монастыря лазаристов. За ней следовало пятьдесят два воза, нагруженные найденной там мукой и сопровождаемые до торговых рядов людьми почтенного вида, но как бы удрученными тяжестью нищеты и бедствий. Рассказывали, что народная ярость страшно разразилась над столь богато снабженным продовольственными сокровищами монастырем, причем предложенные осаждающим деньги были с презрением отвергнуты.

В то же время в город прибывала масса крестьян, которые, пользуясь сожженными заставами, ввезли громадное количество съестных припасов, и скоро в бушующей толпе распространилось приятное опьяняющее чувство избытка. Внезапно беспредельный восторг наполнил все сердца. Люди, никогда не видевшие и не знавшие друг друга, бросались в объятия, пламенно выражая чувства братской любви. В иных местах слышались еще крики и требования оружия. Громадная, все возрастающая толпа стремилась к Дому инвалидов; перелезая через рвы и стены, ворвалась в него и, с невероятною силою овладев пушками, ружьями и саблями, с триумфом потащила их в Пале-Рояль. Затем пушки были распределены по разным частям города, а именно у въездов во все предместья, у Тюильрийского дворца, а также на набережных и мостах через Сену.

Мирабо вошел в ратушу; здесь его тотчас узнали, и громко и радостно приветствовал. Его повели в залу, где заседали члены Постоянного Комитета, которые, думая, что Мирабо прибыл из Версаля, быть может, с поручением от национального собрания, с живейшим любопытством окружили его. Первые шаги комитета вели к тому, чтобы вступить в сношение с версальским национальным собранием и действовать заодно.

Мирабо заявил, что он пришел как частный человек с просьбой дать ему охрану гражданской стражи для тела его отца. Флессель, стоявший во главе комитета, с величайшею предупредительностью изъявил готовность лично распорядиться об этом. Выйдя вновь на улицу, Мирабо увидал странное шествие людей, следовавших рядами, держась за руки и обливавшихся слезами радости, при выражении сопровождавшей их толпе благодарности и благословений. Это были только что освобожденные народом узники из Ла Форс, по большей части ввергнутые туда бедствиями нищеты, с изможденными лицами, между которыми было много молодых людей с уже поседевшими волосами. Слезы градом катились у них из глаз и были красноречивее всех изъявлений благодарности.

Другую толпу Мирабо встретил на Гревской площади, куда притащили экипаж принца де Ламбеска, чтобы сжечь его, предварительно вынув все находившиеся в экипаже предметы и отправив их самым добросовестным образом в Отель-де-Виль. В другом месте толпа рабочих тащила в сад Монмартрского аббатства одного из своих товарищей, укравшего курицу, для того, чтобы там на дереве повесить несчастного.

В толпе начали украшать себя лентами и значками для обозначения своего образа мыслей. У встречавшихся женщин отбирали ленты для украшения ружей. Вскоре появились различные цвета, которым, по-видимому, отдавалось предпочтение. Сперва был зеленый цвет, с восторгом пристегиваемый к шляпам и оружию как эмблема надежды на обновление всей жизни. Но этот цвет не встретил общего одобрения; раздались голоса, что зеленое есть цвет графа Артуа. После этого вдруг появилась кокарда из белого, синего и красного цветов и была принята всеми желавшими самым решительным образом довести движение до его крайних пределов и обратить его в имеющую все изменить революцию.

– Белое, синее и красное! – сказал Мирабо, повсюду встречая теперь эти кокарды. – Из этих цветов состоит ливрея герцога Орлеанского. Итак, когда народ своими собственными силами добивается свободы, то он только облачается в новую ливрею? И еще в ливрею самого ничтожного, жалкого труса! Однако его агенты правильно начали дело. Кокарда революции состоит из цветов княжеской ливреи! А мы, люди национального собрания, должны с нашими идеями, прихрамывая, следовать за нею? Нет, самую счастливую и наилучшую революцию может сделать только король! Но, конечно, королевская власть должна быть учреждением, стоящим во главе идей. И для этого Людовик XVI от природы вполне подходящий король. Он хорошо знает, что должно свершиться, и ему нужно было только поискать в своем сердце, чтобы найти истинное счастье народа. Кто же удерживает его руку? Не ты ли, прекрасная королева Мария-Антуанетта? Нет, тебя напрасно обвиняют, что ты враг нации. В твоих радостью сияющих глазах живет доброта и кротость, достаточные для спасения целого народа. Есть ли во Франции хоть один страдающий, который мечтал бы о более прекрасном небе, чем белая грудь королевы?

Так размышляя, Мирабо дошел до гробовщика и сделал последние распоряжения.