Граф Мирабо

– Его величество король Георг III здоров, – сказал Питт настойчиво и строго. – Давно уже здоровье его величества не было так утешительно, и, благодарение богу, мы можем считать благороднейшего и великодушнейшего монарха навсегда избавленным от демона болезни. Иначе это было бы невосполнимым несчастием для Англии, потому что без живого и вполне личного содействия короля благополучию Англии, без его силы и искусства управлять, нация была бы лишена своего настоящего учредителя счастья. Такую самодвижущуюся машину, одним верчением своих колес распространяющую благоденствие и свободу, английская конституция из себя не представляет. Это вам, французам, наговорил ваш Монтескье, видевший в нашей конституции универсальное средство, так сказать, всемирный пластырь, который следует лишь наклеить любому народу, и он натянет пузыри всевозможного политического счастья. Нет, граф Мирабо, английская конституция – вовсе не политическая машина. Она не может и не должна быть ею, и если бы живительное дыхание мудрого короля не чувствовалось в ее колесах, она перестала бы работать. Берегите себя во Франции от страсти отыскивать универсальные средства для политической свободы. Ваш Монтескье потащил за собою уже целый философский хвост спасителей человечества, выдумывающих там у вас, как бы в одной схеме заключить и удержать политическую свободу и социальное счастье. Мне было бы жаль, если бы и ваши прекрасные силы ушли на исчерпывание бочки Данаид. В политике важны одни живые люди, а не система. Как бы я мог справиться с окружающими меня здесь партиями, если бы я не видел в них личностей, чувствующих и действующих по-человечески, и к которым поэтому и подходить следует по-человечески? Даже такие мои опаснейшие противники, как Фокс, Бурке и другие, гремящие против меня в парламенте, вовсе еще для меня не потеряны; я изыскиваю пункт, на котором они могли бы сойтись со мною во имя общего блага. Важно – укрепить здание, а где взять для этого камни – это безразлично.

– Как? И Фокс, внесший билль об Индии, и великий демократ Бурке, утвердивший народный принцип в американской войне? – спросил, качая головой, Мирабо.

Однако Питт, казалось, не хотел более вдаваться в такие подробности и, как бы не слыхав вопроса Мирабо, обратился к госпоже Нэра, извиняясь перед ней за то, что разговор в карете принял так неожиданно и так неуместно строго политический характер, и тут же указал на большой модный магазин, мимо которого они проезжали и в окнах которого было выставлено множество элегантнейших дамских шляпок.

– Не позволите ли вы мне выбрать вам здесь шляпку по английской моде? – спросил он, улыбаясь и делая уже знак, чтобы остановить экипаж. – Полагаю вполне правильным, чтобы первый министр Англии загладил дерзость, оскорбившую и напугавшую на лондонских улицах милейших иностранцев. И для меня самого это было бы величайшим в мире удовлетворением, потому что я мог бы вам доказать, что я не только скучный и одетый в броню политик, но и понимаю немного в вещах. А так как более всего, конечно, большая французская шляпка графини озадачила и возбудила наш глупый, суеверный, невежественный и испорченный народ, как граф Мирабо определил англичан, то позвольте Вильяму Питту заменить вашу шляпку маленькою английскою, какими теперь украшаются здесь самые прелестные головки. Каждая страна имеет всегда свой головной убор, который не только заслуживает уважения, но и должен быть принят, пока находишься в стране.

Генриетта смутилась и бросила из-под своих длинных ресниц быстрый взгляд на Мирабо, все еще, по-видимому, погруженного в последние знаменательные слова Питта.

Получив от него знак согласия, она с милою непринужденностью обратилась к министру, выражая ему свою благодарность и готовность принять его предложение.

Экипаж остановился, и Вильям Питт, желая теперь быть только любезным кавалером, подал госпоже Нэра руку и с утонченною вежливостью ввел ее в магазин.

За несколько минут шляпка была выбрана при выразившихся и здесь уверенности и такте Питта, и Генриетта не могла скрыть своего удовольствия, заменив свою большую парижскую шляпку модной, элегантной английской, так удивительно шедшей ее личику.

Мирабо, с которым министр, видимо, избегал говорить, поспешил уплатить в кассе счет за выбранную и еще рассматриваемую Питтом шляпку. Когда же госпожа Нэра окончательно выразила свое удовольствие, министр обратился с приказанием прислать счет в его отель, но был неприятно задет сообщением, что счет уже уплачен. Несколько смущенный, он предложил вернуться к экипажу.

Мирабо попросил, однако, позволить им взять один из близ стоявших фиакров, чтобы не злоупотреблять долее любезностью министра, так как их квартира находилась хотя и недалеко, но в совершенно противоположной стороне от его отеля.

Питт бросил на него холодный испытующий взгляд и с легким поклоном согласился. Они расстались с видимым обоюдным неудовольствием.