Граф Никита Панин

Это были последние родные люди, оставшиеся после смерти матери.

— Ну, ну, рассуропились, — сурово одернул их Василий, — чай, не на век прощаемся. Вот обживемся, вы и погостить приедете, чай, теперь ваше село и все души ваши…

Императрица подарила девочкам, богородицыным детям, большое село, девочки выпросили, чтобы управлял их имением Василий, и вот теперь, поженившись, они с Палашкой отправлялись далеко, в теперешнее собственное село в Калужской губернии. Они были вольные, Василий и Палашка, оба знали грамоту, и только их хотели девочки видеть в качестве своих управителей. Пока они были в столице, Василия и Пелагею отстранили от девочек — негоже простолюдинам общаться с баронессами и фрейлинами, живущими во дворце императрицы. Виделись они тайком, но успели обговорить все свои заботы. Теперь девочки оставались в Петербурге совсем одни. Впрочем, они пожалованы фрейлинами, жили в полном достатке, их учили и воспитывали как знатных особ, но родных душ с ними не было, и это отсутствие тепла и ласки они особенно чувствовали. Их задаривали, сама императрица ласкала их и нежила, но видели они ее редко, а другие фрейлины занимались сплетнями, пересудами и своими обязанностями. И потому никому не было дела до обласканных богородицыных детей…

Обливаясь слезами и прижимая девочек к себе, Палашка тем не менее радовалась, что уезжает. Ей столица не нравилась, грязь и суета города казались ей противными и ненужными, и она с охотой согласилась обвенчаться с Василием, хотя и не испытывала к нему особой склонности…

— Помните о фрейлине Лопухиной, — шепнула она им, — и не раскрывайте рта зазря, будьте смиренными и покорными. Спаси вас Господь!

Новобрачная перекрестила их, расцеловала.

Василий тронул вожжи, и возок медленно пополз по улице. Девочки еще махали руками, плача и не вытирая слез, потом побежали в свои покои. Их ждали воспитатели, учителя, жизнь при дворе, полная интриг, сплетен и пересудов…

Не зря Палашка шепнула им о Лопухиной. История эта была еще слишком свежа в памяти всех придворных, хотя о ней и говорили только шепотом и по углам… Девочки знали ее во всех подробностях, и хотя еще не вошли во взрослый возраст и все еще носили за спиной маленькие крылышки, они уже научились говорить об этом только вдвоем и обсуждать все свои маленькие дела только вместе. Никому нельзя было доверять при дворе, это они поняли слишком быстро…

Евдокия Лопухина была признанной красавицей, втайне она соперничала с самой Елизаветой. Дочь Матрены Балк, покровительницы и поверенной тайн матери Елизаветы — Екатерины Первой, она, кроме того, являлась племянницей того самого Уильяма Монса, в связи с которым Петр заподозрил свою жену. Прекрасный камергер и Екатерина, наверное, любили друг друга. Он был хорош лицом, она пленилась им. Однако, когда Петр отрубил ему голову и выставил ее на всеобщее обозрение, а потом повез жену показать возлюбленного, Екатерина ничем не выдала себя, совершенно равнодушно бросила фразу о том, что некоторые придворные бывают очень непокорны. Она тоже была хорошей актрисой и знала, что уметь скрывать свои чувства — первое дело не только при дворе, но и во всей жизни.

Елизавета тоже знала эту историю, знала, что мать едва не поплатилась жизнью и короной за эту связь, и с детства ненавидела все, что только было связано с этим именем.

Дочь Матрены Балк, возведенная во фрейлины, пользовалась благоволением всех дворов, которые были до Елизаветы, и потому императрица не решилась отставить эту фрейлину от должности — слишком уж родовита Лопухина, слишком много родственников. Даже Елизавете нельзя было сразу после захвата престола убирать всех неугодных.

Однако она невзлюбила Лопухину за ее красоту. Как ни странно, эта великая государыня обладала самыми мелочными женскими страстями. Она попросту завидовала удивительной красоте фрейлины.

Однажды на придворный бал Лопухина вздумала явиться с розой в волосах. Роза была свежа и украшала ясное прелестное лицо женщины. На ее беду Елизавета в этот день тоже приколола в прическу розу, да не какую-нибудь, а точно такую же.

В первый момент, увидев Лопухину с такой же розой, Елизавета ничего не сказала, но, протанцевав несколько танцев, остановилась перед фрейлиной, заставила ее встать на колени и приказала подать ножницы.

Захватив пучок волос вместе с розой, она срезала преступную розу вместе с кусочком кожи. Потом закатила несчастной две хорошие оплеухи и продолжила танцевать.

Евдокия потеряла сознание, ее унесли, а когда Елизавете доложили, что Лопухина лишилась чувств, злобно сказала:

— Ништо ей, дуре!

Впрочем, это не было единственным случаем. Не раз приказывала Елизавета на балах подавать ей ножницы, и придворные гадали, кому выпадет сегодня быть обструганной царской рукой. Даже Анна Васильевна Салтыкова, отец которой принимал такое деятельное участие в возведении Елизаветы на престол, не избежала той же участи, что и Лопухина.

Впрочем, век все еще был варварским, и Елизавета недалеко ушла от своего отца, развлекавшегося тем, что рубил головы прямо на ассамблеях.