Граф Никита Панин

Подмосковное Софьино, бывшая резиденция цесаревны Софьи, сестры Великого Петра, летом 1750 года напоминало столицу. Сенат и Синод, чиновники и порученцы, придворные дамы и кавалеры, камергеры и камер–юнкеры стояли здесь на постое, и знакомые больше сближались в этой поездке, нежели во время веселого и достаточно спокойного времяпрепровождения в Петербурге. Сновали по замшелым и зеленым аллеям старого парка слуги, ржали лошади в неказистых конюшнях. Запахи кушаний разносились по всему довольно скромному и низкому дворцу с темными помещениями. Сводчатые потолки низких покоев оглашались смехом, звоном шпор, гомоном придворных разговоров.

Накануне большой охоты поднялась небывалая суматоха. Все готовились к пышному выезду, возможности побыть на свежем воздухе, тщательно выбирали наряды и драгоценности.

Вместе со всеми готовились к охоте и богородицыны дети — Аннушка и Машенька. Они уже немного подросли, привыкли к придворному этикету, хотя он и не соблюдался Елизаветой. Она приходила, когда хотела, никто не вставал, когда она появлялась у кого-нибудь в гостях, никто не замечал, как она исчезала. Страх и одиночество заставляли девочек все время держаться вместе и настороже. Они уже знали, как за самые мелкие и глупые провинности можно было угодить в Тайную канцелярию, в руки страшного Александра Ивановича Шувалова, на дыбу и под раскаленное железо. Аннушка боялась его и с самых первых дней пребывания во дворце строго следила за Машенькой, все время опасаясь подвохов и подводных камней. Более живая Машенька не стеснялась громко смеяться и шалить, за что ей и влетало от старшей сестры и достаточно больно.

Они тоже собирались на завтрашнюю охоту. Им показали двух маленьких калмыцких лошадок, мохнатых и смирных, на которых девочки должны были сопровождать императрицу, принесли новые амазонки — длинные юбочки, сборчатые и такие широкие, что целиком покрывали спину лошади. Шапочки с пером, расшитые серебряными галунами камзольчики довершали их наряды, и Машенька заранее радовалась, представляя, как будет красиво выглядеть на своей маленькой лошадке.

Анюта сама строго застегнула камзольчик сестры, поправила шапочку, которую Машенька лихо сдвинула набок, и нашла, что наряд сестры, несмотря на крылышки, пришитые на спине, скромен и не бросается в глаза. Аннушка знала уже, как не любит Елизавета разнаряженных фрейлин, и правило это — быть незаметной и строго одетой, давно усвоила.

Кавалькада пышно разнаряженных придворных поскакала в лес.

Впереди всех ехала на крупном гнедом жеребце сама Елизавета. Ее платье, расшитое золотом и серебром, затмевало своим блеском сияние недавно взошедшего солнца, а пышный плюмаж покачивался в такт ловким движениям прекрасной наездницы. Императрица с детства любила охоту, хорошо скакала и действительно выделялась среди придворных и красотою наряда, и высотою роста, и румянцем, проступавшим даже сквозь толстый слой пудры.

Среди охотников выделялась и еще одна пара — великий князь в расшитом золотом камзоле и великая княгиня в лиловом платье, с проблескивающими серебряными цветами по всей ткани. Пышные волосы великая княгиня распустила по плечам, и они, словно накидка из блестящего шелка, укрывали ее спину.

Аннушка внимательно следила за императрицей. Она видела, какие подозрительные и суровые взгляды бросала та на великую княгиню, и тихонько радовалась в душе. Это она, великая княгиня, была виновата в том, что Захара Чернышова сослали, удалили от двора. Это она так кокетливо болтала с ним на пороге своей опочивальни, приоткрыв дверь и не решаясь захлопнуть ее перед носом незадачливого ухажера.

И смутно чувствовала Анюта, что назревает какое-то событие и что ее мстительное чувство получит удовлетворение. Хорошо усвоила она уже манеры и взгляды двора и все время учила и одергивала младшую сестру — эти дети ходили по краю пропасти и старались не сорваться в опалу и немилость, угодить императрице. Их хорошо защищал титул богородицыных детей, к ним ласкались приближенные, но Анна скоро поняла, что ласки и приветы не были искренними.

Своры собак, блестящие наряды придворных, егеря и охотники, крики и шум наполнили лес.

Собаки травили зайцев, охотники бросались за ними вслед. Увидев несчастного зверька, удирающего от своры, кричали и махали руками от восторга и охотничьего азарта.

Но сама императрица была недовольна. Разбитые в лесу палатки ждали всех накрытыми столами, ломящимися от кушаний, но никто не смел зайти ни в одну из них, пока императрица не пожелает сойти наземь.

Она легко спрыгнула со своей лошади и грозно крикнула:

— Где обер–шталмейстер?

Тут же из толпы придворных вынырнул старый уже человек с густыми усами, в вытертом парике.

Он склонился перед императрицей.

— И кто же так сделал охоту, что зайцев вовсе не было?

Не совсем верно: императрица собственноручно затравила больше десятка зверьков, и теперь их тушки валялись на дорожном ковре посреди поляны.