Граф Никита Панин

Никита Иванович подвел своего подопечного к креслу императрицы и тихонько сказал ей:

— Товарища ему надо по играм, ученью. Все один да один. Диконек для своих лет…

Елизавета понимающе взглянула на Никиту Ивановича:

— Сделай милость, не докучай мне такими вопросами. Ты — воспитатель, вот и воспитывай. Думаешь, что товарища надо — найди. Что, нет у нас такого возраста да породовитей?

Никита Иванович обрадовался:

— Только прикажи, матушка–государыня, все сделаю…

— Вот и делай, — отвернулась Елизавета. Она погладила Павла по голове, прижала его к сердцу:

— Внука моя ненаглядная, бесценный мой князь великий. Чем утешил тебя Никита Иванович?

— Он мне подарил три сундука солдат, — выпалил Павел, — мы с ним играли в Гросс–Егерсдорф…

Елизавета еще поцеловала внука и встала с кресла:

— Пойду я, пусть веселится народ, а мне пора на боковую…

Она ушла без предупреждения и без всякого сопровождения — не любила, когда точно соблюдался этикет на балах. Уж на официальных представлениях иностранных послов — ладно, а так, пусть все по–домашнему…

Товарища детских игр и учебы Никита Иванович подобрал Павлу сразу. Один из сыновей его сестры, бывшей замужем за князем Куракиным, достиг того же возраста, что и Павел, был смышленым и бойким мальчишкой, свободно болтал по–немецки и французски, читал и писал. Будет им соревнование, кто лучше и больше напишет и прочтет, кто дальше кинет мяч или пробежит резвее… И не представлял себе даже в мыслях Никита Иванович, на что обрек он родного племянника, какое беспросветное существование выбрал для него. Сестра со слезами на глазах кинулась на шею брату:

— Никита, честь-то какая…

Муж, флегматичный и дородный князь Куракин, тоже покряхтел:

— Обо всех-то ты своих родичах заботишься, Никита…

Один только Саша был не только недоволен своим назначением в сотоварищи великому князю, будущему императору, но не раз и не два втихомолку поплакивал. Вдали от родных сестер и братьев, вдали от матери и отца познал он трудную науку услужения и угождения, несправедливости и жестокости.

Он разделил с великим князем детскую комнату, но игрушки (у Павла было их великое множество) великий князь ему не позволял трогать. К ним приставлен был особый слуга, чтобы пробовать кофе или чай, подаваемый на стол. Павел приказал делать это Саше, чтобы поглядеть, как тот будет умирать, если кофе отравлен. Он с самого детства боялся этого. За все шалости и гадости, творимые великим князем, отвечал он, князь Куракин, расплачивался за то, что не давал списывать задание синяками и щипками, не раз бывал напуган до смерти неожиданно зажегшимся перед самым его носом бенгальским огнем или взрывающейся петардой. И по ночам тихонько плакал в подушку — громко плакать ему возбранялось. Не обо всех шалостях и жестокостях великого князя говорил он Никите Ивановичу, ибо тому пришлось бы горько пожалеть, что выбрал он такую судьбу племяннику.

На упреки и сетования великий князь гордо отвечал:

— Он просто князь, а я великий князь…

Никита Иванович завел и ведомости, печатный листок, чтобы не только поощрять, но и устыжать великого князя. Ведомости эти содержали сведения только об одном: как учится великий князь, какие успехи он делает, в какие игры играет и как достигает успехов.

Из ведомостей этих выходило, что вся страна живет только одним желанием — узнать о здоровье, усердии и просвещенности его высочества, правнука Великого Петра. В них говорилось, что «нельзя ничему утаиться, чтоб его высочество ни сделал. Можно смело сказать, что за поступками его высочества столько шпионов, сколько людей в Петербурге: все стараются всякими образами сведать, что великий князь делает, чтоб потому рассудить могли, какого он нрава. Гренадеры, стоящие в карауле, портные работники, призванные зашивать порванные сукна, обойщики, обклеивающие дворцовые стены, повара, истопники, дворники, садовники, столяры, плотники, маляры, заезжие и приезжие крестьяне — все, все передают новости о его высочестве».

Отставной капитан Правдомыслов разговорился с крестьянином, едущим из Петербурга в Красное Село.

— Не слыхать ли каких новостей? — спрашивает его отставной капитан.

— Как, батюшка, не слыхать! — отвечает добрый русский крестьянин, — Павел Петрович уже по толкам читает и пишет. Еще бают, что будет разумен, как Петр Алексеич!

Отставной капитан веселится от таких благих новостей, дает крестьянину рубль и думает тако:

— Вести сии скоро до Риги, оттуда в Пруссию, а из Пруссии далее, в чужие края дойдут, потому что Красное Село лежит на большой дороге к Риге…

Но приезжает отставной капитан в Петербург и в Тревоге пишет своему московскому приятелю:

— Правнук Великого Петра ведет себя не… Ах! Не токмо язык мой не может выговорить, но и мыслить ужасаюсь…

Но в скором времени торопится возвеселить приятеля: