Граф Никита Панин

— При дворе был у нас певчий императорской капеллы Андрей Иванович Петров. Хороший певчий, за свой голос и угождение заслужил от императрицы чин полковника. Да только умер как-то странно, в грехе и без покаяния…

Никита Иванович указал рукой на крошечное канапе, стоявшее у стены галереи, и девушки послушно уселись, приготовившись выслушать всю историю Андрея Петрова.

— А его вдова молодая сильно, видно, любила мужа. Едва его во гроб положили, оделась в костюм полковника, вышла к родственникам и заявила, что это не Андрей Петров умер, а она сама. Сколько ни убеждали ее, ни уговаривали, стояла на своем крепко. Так и шла за гробом мужа в его полковничьем мундире и его сапогах. А после еще страннее повела себя. Все свое имущество раздала нищим, дом подарила старинной своей подруге, а сама вышла на улицу питаться подаянием да отмаливать грехи мужа… Странная история. Впрочем, оно сразу видно, что сошла с ума, что любовь заслонила перед ней весь белый свет…

— И родные не могли ее уговорить? — полюбопытствовала Маша.

— Не только отговаривали, хотели арест на все имущество наложить, доложили по начальству, потребовали решение вынести, что безумна, что не может быть действительной ее воля…

Девушки так внимательно слушали Никиту Ивановича, что он воодушевился и рассказывал горячо:

— Конечно, начальство тотчас приехало выяснить. Долго с ней разговаривали, твердит одно — Божья воля на то, так хочет Господь. И разумна, дело говорит, и в словах никакого смешения нет. Признали, что может быть в уме и может распоряжаться своим имуществом, как ей заблагорассудится… Так что вы и видели, верно, вдову Андрея Петрова. Ходит по городу, молчит, ничего не просит, иногда только царя на коне — копейку, а люди сами подают ей, кормят, зазывают в дом. Русский народ сердоболен, всякую немочь преодолевать помогает…

— А вдруг так и есть? — спросила Маша. — Наша матушка тоже ведь все имущество раздала бедным да нищим, оставила нас на попечение Пресвятой Богородицы. Голы и босы остались, без куска хлеба, ан по–другому повернулось. Государыня нас к себе взяла, подарила имение большое, денег много. На то, значит, Божья воля была…

— Может так, а может, нет, — улыбнулся Никита Иванович, — Бог-то Бог, да сам не будь плох… Судьба, конечно, судьбой, а самому надо делать ее…

— Как это? — изумились девушки. — Все в руках Божьих, все он поворачивает, как надо…

— Думаю, что Бог каждому из нас даровал свободу, — размышлял Никита Иванович, — помните, в Писании говорится о том, как Бог дал каждому по таланту. Один зарыл в землю и вернул долг в один талант, а другой пустил в дело, и принес семь талантов… Так и везде — употребишь в дело свой талант, заставишь его работать — получишь с лихвой, а зароешь, не воспользуешься — считай, судьба зря пропала…

Ой вдруг вспомнил тот случай, который помешал ему стать фаворитом, возлюбленным Елизаветы. Надо же было так случиться, что он заснул у дверей ее ванной комнаты, куда ему велено было явиться. Свидание с горячо любимой женщиной, владычицей его сердца и души, не состоялось из-за какой-то малости: он заснул на пороге этой ванной. Как тут не скажешь, судьба. Можно найти всякое оправдание, можно приискать тысячи причин — и волновался он в ожидании, и мучился, и страдал. Заснул же Бекетов посреди монолога на сцене от волнения и страха, но тогда императрица на него любовалась, потому что поняла его состояние. А тут обиделась, что не пришел в назначенное время, не состоялось свидание, которого ждала, и потому не сильно возражала, когда Шуваловы уговорили ее услать Панина в Данию. Сильно боялись они его влияния при дворе.

Вспомнил все это Никита Иванович, сердце заныло, но судьбу не повернешь вспять, что сделано, то сделано, не напишешь на чистой странице новую историю…

— Не оставляйте нас, Никита Иванович, своим вниманием, — вдруг робко попросила Маша, — вы как родной отец…

Она засмущалась, засмеялась, чтобы скрыть выступающий румянец, но Анна поддержала сестру.

— В покоях у нас только толки да пересуды, да злоречие, ни с кем здраво и словом не перекинешься, — тоже робко сказала она, — кумушек–сплетниц хватает, а чтобы здраво поговорить да побеседовать, никого нету…

— Обещаю, — засмеялся Панин, — раз уж в родного отца записали, значит, старенек стал, гожусь только в советники да исповедники…