Граф Никита Панин

Сквозь пелену слез он увидел, как сорвался с кресла Иван Иванович, упал плашмя перед Петром и в голос закричал:

— Не погубите, ваше величество…

Петр на мгновение растерялся. Вот оно, свершилось, то, чего он ждал долгих двадцать лет. Теперь он император всероссийский, теперь он господин всех тут стоящих, теперь его слово — для всех закон. Он еще стоял неподвижно, медленно осознавая свершившийся факт, а Иван Иванович ползал у его ног, обливал слезами его сапоги и бормотал:

— Не погубите, ваше величество!

— Полно, полно, Иван Иванович, — поднял его с пола Петр, — Бог простит.

Иван Иванович отошел, трясясь от рыданий и пережитого волнения.

А Петр гордо выпрямил узенькую спину, царственным оком окинул сумрачную опочивальню.

— Теперь я здешней империи хозяин, — громко сказал он и скорым шагом выбежал из спальни.

На бегу он старался припомнить то, что наказывала ему сделать Екатерина по выходе из опочивальни — привести к присяге капитана, привести к присяге…

Он сделал все, как она велела. Госпожа Подмога и тут дала ему ценные деловые советы, он, пожалуй, сам растерялся бы и что-нибудь да упустил. Но теперь он — император и прежде всего надо послать курьера к Фридриху — заключить с ним почетный мир. Это надо сделать прежде всего…

Вскоре курьер поскакал…

Всю ночь просидел Никита Иванович у тела императрицы. Неслышно ступали священнослужители, положили на глаза покойной медные пятаки, подвязали отвисающую челюсть, поставили свечи во всех четырех углах ложа и читали, читали, читали заупокойные молитвы. Никита Иванович ничего не замечал. Он сидел и сидел, уронив голову на ладони и опираясь локтями в колени. Жизнь представлялась пустой, ненужной, тяжесть и боль не успели еще свить в сердце надежного гнезда, но холод и пустота тела как будто стремились соединиться с той, что была ему дороже всего на свете.

Перед самым рассветом в комнату вошла Екатерина Алексеевна. Она увидела Никиту Ивановича, сидящего в кресле возле ложа императрицы, и, повинуясь внезапному импульсу, подошла, обхватила его голову руками. Благодарные слезы хлынули из глаз Панина. Ему так нужно было сейчас хоть чье-то тепло, чтобы прогнать этот холод и пустоту. Он поднял голову к самому лицу Екатерины, и вместе они вдруг зарыдали. Слезы лились из глаз, смешивались, они плакали, выли в голос…

Странно, думал потом Никита Иванович, ведь Екатерина не любила свекровь, презирала, а вот у тела ее не выдержала, не притворялась же, некому было показать своих слез. Что-то же было в ней, что позволяло ей так сострадать…

— Мне приказано императором распорядиться насчет похорон, — сказала Екатерина, — приказано всем заниматься. Ему — праздники и почести, мне — похоронные заботы.

И Никите Ивановичу пришлось помогать во всем Екатерине — она мало смыслила в обрядах, надо было призвать сведущих и надежных людей, помочь убрать тело, помочь бальзамировщикам достать все необходимые материалы, чтобы на сорок дней выставить ложе с умершей императрицей для того, чтобы люди могли попрощаться с той, что сделала так много для России.

Правление ее было мягкое и милостивое, она, в сущности, отменила смертную казнь, и хотя фавориты ее грабили народ, облагая все новыми и новыми поборами, сама она сумела сделать свое царствование красочным и веселым…

Ушла целая эпоха, ушло в прошлое наследие Петрово, единственная его дщерь ушла, оставив Россию людям, не любившим ее, не знающим, как править ею. «Петр, ах, какая же это странная фигура для России, — размышлял Панин, — что же доброго может он сделать для русского народа, если думает только о своей Голштинии да о куске немецкой земли — Шлезвиге. Как будет житься людям после Елизаветы, кто сделает Россию вновь той же могущественной державой, способной выдержать натиск Фридриха, остановить его, показать всему миру, что Россия — держава, с которой нельзя не считаться».

Много горьких дум закрадывалось в голову Панина, особенно когда он узнал, что барон Унгерн уже поскакал к Фридриху с предложением мира. Вот и сбылись тайные опасения Елизаветы, вот и оказалась она права, что так недолюбливала Петра, понимала, что с ее смертью все победы над Пруссией пойдут прахом, что измена, засевшая в сердце дворца, зацветет пышным цветом и вызовет гнев всех честных людей.

Самые худшие его опасения стали оправдываться на другой же день после смерти Елизаветы и Принесения присяги Петру.