Граф Никита Панин

Он распрощался с девушками и пошел своей дорогой, размышляя о том, что вот и при развратных нравах при дворе находятся еще милые юные души, целомудренные и чистые не только помыслами, но и всей своей молодостью и красотой. И с горечью подумал о себе, что действительно стал стар, сорок второй разменял, а все бобылем живет. А ведь могла бы и у него быть жена, такая вот рассудительная и молоденькая красавица, как эти две фрейлины, которых не коснулась грязь и разврат придворной жизни, и могли бы и у него быть дети, как Павел, его нынешний воспитанник. Ан, значит, не судьба. Всех своих сестер и брата он пристроил, обо всех позаботился, а самому, видно, век придется доживать холостяком. Не пришлась ему по сердцу ни одна красавица да умница, всю жизнь пока что провел в мыслях об Елизавете и теперь еще не может отрешиться от этих дум, по-прежнему любит ее, уже такую разбитую и старую, но все еще с таким сиянием в голубых глазах, что едва вспомнишь, и сердце готово разорваться от счастья просто видеть их…

Он всей душой полюбил Павла, потому что Елизавета любила внука, потому что ему поручила она свою радость и надежду всей империи. Сегодня он должен, наконец, покороче познакомиться и с его матерью, великой княгиней Екатериной Алексеевной, не слишком часто навещавшей своего сына. Сегодня воскресенье, а по этим дням она всегда обедает с мальчиком.

В своей фрейлинской Маша и Аннушка нашли Василия, неловко мявшего шапку в крепких жилистых руках. Бросились на шею давнему их управителю, не стесняясь тем, что он — мужик и с ним бы пристало разговаривать по-барски.

— Василий, ты как тут?

— Да уж, матушки-барышни, приехал вот, привез воз птицы да рыбы из ваших прудов. Очистили пруды-то, стала рыба водиться, карпей да карасей пустил, вот и…

— Зачем же Василий, у нас тут всего много, кушанья с императрицына стола подают…

— А все не так, как свое, домашнее, — неловко столбом торчал среди роскошного убранства фрейлинской Василий.

— Да у нас и квартиры своей нету, отдадим на императорскую кухню, приготовят что-либо, — решила Анна.

— Матушки-барышни, не судите, а я уж подумал, чтобы и квартиру вам нанять, не только чтоб на службе, но и свои домашние стены были…

Маша и Аннушка с изумлением смотрели на Василия. Никто еще не заботился о них, никто и не думал, что будет с ними, если их вдруг отставят от императорского двора.

— А ведь он прав, Маша, — горестно сказала Анна, — я вот старшая, а не подумала, что пора и нам свой угол иметь, а то все-то мы во дворце да во дворце…

— Так у нас же и времени не будет, чтобы дома сидеть, — возразила Маша, — мы же всегда на службе государевой.

Но Анна призадумалась и сказала Василию:

— Свои стены и свой угол иметь приманчиво, да забот много — топить печи, убирать, стирка, готовка…

— А привез вам для этих нужд и девок — аж двух, просились больно в столицу да хотели барышень увидеть. А квартиру нанял на Васильевском острове с видом на речку здешнюю. Да только река ли это — у нас вон, речка так речка, как весной разольется, берегов не видать, потом по пастбищам скот пасется, за лето отъедается, молока потом…

Маша и Анна замолчали, пораженные. И внимательно всмотрелись в бывшего денщика их отца, ныне управителя их имением. Изменился Василий, стал степенным, армяк на нем добротный, крытый синим сукном, сапоги, хоть и смазные, а справные, даже шапка-треух, видно, что новая…

— Расскажи, Василий, какое оно, имение наше, — тихо попросила Анна.

— А не буду, не стану говорить, чего баять, вот на лето прибудете, сами все и увидите.

Сестры переглянулись. Им как-то в голову не приходило, что они могут поехать в свою деревню, увидеть барское имение свое, познакомиться с деревенской жизнью, увидеть просторы полей и зелень лесов.

Что видели они в своей дворцовой жизни? Роскошь и разврат двора, балы да наряды, служба шла такая — подай-принеси, злоязычие придворных сплетниц у них уж и в зубах навязло, а побегать по лугу, заросшему густой травой да яркими цветами, они и не могли помыслить. А ведь привольная жизнь, наверное, лучше и краше, и чище этой столичной суеты и будничных забот об одних только нарядах да о том, чтобы заслужить улыбку, милость, ласку императрицы или старшей гофмейстерины, злой, как собака…

— Выпросимся у императрицы, — твердо сказала Анна, — приедем на лето, поглядим, какая у нас там округа. Верстах в пятидесяти нет и души, верно?

Василий с сожалением посмотрел на Аннушку. Нет, не знала барышня мест, в которых поселились они с Палашкой. Ему вспомнился легкий туманец над прудами, да плакучие ивы над ними, день и ночь мочившие ветви в чистой воде, зеленый лес за бугром, разбросанные крестьянские мазанки, длинные шей журавлей над колодцами. Он тоже вырос при службе, тоже прошел много дорог вместе с генералом Вейделем, а нет, не променял бы нынешнюю жизнь на городскую и даже столичную. Шестерых детей уже родила ему Палашка, а он ждал еще и седьмого. Да как расскажешь этим своим госпожам о тамошнем житье-бытье…