Граф Никита Панин

С той встречи поселилась в сердцах сестер мечта — поехать в деревню свою, увидеть ее, побегать по росистому лугу босиком, нарвать пучок неброских луговых цветов. Они часто говорили об этом, и в их мечтах деревня представала этаким нетронутым раем…

Квартира, нанятая Василием, им понравилась, но они бывали в ней так редко, что постоянно, приходя, стукались головами о низенькую притолоку, забывая, что в обычном доме нет таких высоченных потолков и двухсветных залов, как во дворце. Маленькие комнаты с низенькими потолками: крошечные ступеньки с этажа на этаж, повороты и завороты — все впервые виделось им, привыкшим к широченным ступеням парадных лестниц и мягким пушистым коврам под ногами и простору и пустоте залов и душной сутолоке фрейлинских комнат.

Мечта побывать в собственном поместье, ставшем их родовым домом, уже никогда не оставляла их даже в эти годы расцвета молодости…

Глава четырнадцатая

Едва Никита Иванович вошел в детские палаты великого князя Петра, как его оглушил крик. Шестилетний белобрысый Павел, блестя вздернутым носом и во всю ширину раскрыв рот, кричал и пришпоривал нового скакуна — игрушечного коня на раскачивающихся полозьях. Тут же суетился Саша Куракин, тоже крича и дико завидуя полководцу, скачущему перед полками на арабском жеребце, а мать, великая княгиня Екатерина Алексеевна, стояла в стороне и смотрела на веселую возню.

— Каков генерал, — обратилась она к Панину, — теперь все другие игрушки забыты, только эта будет любимой…

Никита Иванович понял, что новая игрушка принесена ею и наполняет сердце матери гордостью и радостью.

— Но на коне только полководцы, а вас, наверное; утомляют военные дела, — учтиво проговорил воспитатель Павла.

— Зато мой муж, мой сиятельный супруг, до сих пор играет в эти игры, — весело ответила Екатерина, — у себя в Ораниенбауме он проводит парады и муштрует своих голштинцев по всей строгости…

— Извините, — спохватилась она, — вы, наверное, Никита Иванович Панин, обер-гофмейстер двора моего наследника?

Никита Иванович молча поклонился.

— Ты не думай, Никита Иванович, — внезапно перешла она с немецкого на русский, — я знаю все ружейные примеры, так что воинское дело и мне не скучно.

Никита Иванович молча удивился.

— Когда мой супруг еще не имел для игры своих голштинцев, он обучался воинскому делу, муштруя меня и всех слуг, что были под рукой.

Она схватила игрушечное ружье, валявшееся на полу, приставила его к ноге и сама себе скомандовала:

— На караул!

И ловко переложила ружье из одной руки на ладонь другой, вскинула его на плечо и прищелкнула каблуками.

— Браво, из вас получился бы неплохой капрал, — рассмеялся Панин. — Жаль, что я уже подзабыл все, хоть и начинал службу в полку…

— Но пора и честь знать, — посерьезнела Екатерина, — Павел Петрович, не пора ли нам за стол, я ужасно голодна!

С великим сожалением оставил Павел лошадку, но взял за шелковую узду и потащил за собою в столовую.

— Коню тоже надо подкрепиться, — заговорщически подмигнул Екатерине Панин, увидев, что она уже готова раскрыть рот, чтобы запретить подобное.

— Иногда стоит и нарушить этикет ради радости, — тихонько сказал Никита Иванович.

Великая княгиня уважительно посмотрела на него и улыбнулась.

— Наверное, ты, Никита Иванович, мудрый воспитатель. Кнут и пряник так хорошо сочетаются друг с другом.

За столом он рассмотрел Екатерину. Панин видел ее в последний раз двенадцать лет назад, когда она еще была восемнадцатилетней неуклюжей девушкой, всех и всего боящейся и отвечающей на все упреки Елизаветы только одним: «Виновата, матушка!»

Теперь это была невысокая, полноватая, но стройная и осанистая, величавая женщина во всем расцвете молодости и красоты. Гладкая чистая кожа безукоризненно гармонировала с ровными жемчужными зубами, которые открывали живая и радостная улыбка, румянец играл на чуть смугловатых щеках, пышная копна каштановых волос была уложена в высокую модную прическу, и от того ее узковатое лицо с несколько длинным подбородком выглядело овальным, почти круглым, как лица русских женщин. Нос был чуть длинноват, но правильно выделанная природой переносица превращала его в почти римский, классический. Серые глаза лучились искрами, широкие длинные изогнутые губы превращали ее улыбку в живую и веселую, озорную и ласковую. Длинная шея, гибкость стана, даже твердый выдающийся вперед подбородок не портил лица. Неизъяснимая женская сила таилась в этом сочном теле, не блещущем, правда, пышностью форм. Но руки ее были хороши. Когда Никита Иванович склонился в поцелуе над ее ладонью, его поразила сила, твердость этой маленькой ручки совершенной формы. «Привыкла держать поводья, хорошая наездница», — сразу определил Никита Иванович.