Граф Обоянский, или Смоленск в 1812 году

Сильная скорбь красноречива в молчании. Молчание облагораживает страдальца, придает ему какое-то достоинство, возносящее его над обыкновенным его уделом. Тем трогательнее, тем прекраснее видеть, как существо слабое, постигнутое роком, как женщина, в сиянии юности и красоты, борется с бедствием: как воспламененный взор ее еще управляется благоразумием, тогда как истерзанное сердце нагнало гробовую бледность на чело.

Между тем вечер покрывал небо. Ужас увеличивался с наступлением ночи. Здания тряслись. Стекла звенели по мостовой. Земля дрожала. Бериславский убедил княгиню оставить дом на волю божию и укрыться в монастырь своего друга Катуара, куда удалились многие городские жители. Своды храма обнадеживали в некоторой безопасности от пожара и разрушения.

Наконец, около десяти часов вечера, грозная судьба Смоленска облегла его неодолимые стены. Пальба слилась в один повсеместный, непрерывающийся грохот: уже не слышно было ни трепетания строений, ни резкой музыки прыгающих по камням стекол. Небо загорелось огненными путями бомб… пожары осветили город. Смятение господствовало повсюду: оно распространилось и в обители. Иноки, упав на колени пред алтарем, воссылали молитвы; мужчины ежеминутно выходили наведываться о происходящем окрест; женщины стонали, дети плакали. Священное пение прерываемо было трескотнёю лопающихся близко бомб и воплями испуга; все присутствующие толпились к углам обширного храма, как бы стараясь укрыться в темноте; малейший шум при входе приводил в трепет: казалось, убийство готово ворваться уже в стены обители, с тем чтоб не пощадить ни единого.

Посреди всеобщего страха, шума и восклицаний, впереди всех, опершись на железные перила, окружающие клирос, стояла княгиня. Она, казалось, не принимала участия в окружающем. Лицо ее, мертвое, но спокойное, обращено было к жертвеннику: казалось, она покорилась своему жребию и с твердостию ждет рокового удара, который занесен уже над сердцем ее.

Вдруг дверь, ведущая во храм, с шумом и стуком отворяется; звонкие шаги воина раздаются в тесноте по церкви, он нетерпеливо пробивается вперед, осыпает вопросами окружающих — ему указывают на клирос — Тоцкая оборачивается, узнает своего мужа, испускает пронзительный вопль и упадает на помост. Князь подымает жену свою; выносит ее на руках из церкви, пробегает до ворот и кидается в коляску, его ожидавшую. Лошади понеслись по горящим улицам к Днепровским воротам, еще защищаемым нашими батареями; они бешено кидаются с горы и выскакивают за город, на не совсем разрушенный еще Днепровский мост, осыпаемый градом неприятельских картеч… Прижав к груди своей жену, Тоцкий дико радуется, что природа лишила ее чувств, дабы сокрыть от глаз ее ужасы того земного ада, какой окружил их по выезде за городскую стену. Отскакав версты две, коляска остановилась при обозе. Доктор, перевязывавший раненых, принял ее в свое заведывание; он привел в чувство княгиню, и Тоцкий, напечатлев на бледном челе ее прощальный поцелуй, сел на подведенную лошадь и помчался в битву, которую имел позволение оставить только на роковой миг избавления жены из пылавшего города.

Ночь положила конец сражению. В усталых войсках ударили отбой. Горящий Смоленск остался в руках русских.

Участь знаменитого города сего известна. Смоленск был первый замок, сбитый неприятелем с железных ворот России. Под святынею древних его башен сделана первая выходка той великой игры, в которую проиграл Наполеон даже личную свободу свою. От его освятотатствованных стен начинался тот кровавый путь, в конце которого грозой выказывался из-за пучин океана пустынный и далекий камень!

С рассветом третьего дня вся масса русской армии исчезла из глаз изумленного неприятеля: бесконечные колонны его вступили в пустой город, заваленный пеплом, и бросились отыскивать следов наших.

Мужественное отступление авангарда от Красного к стенам Смоленска заняло уже страницы истории, на похвалу потомства. Не взирая на безмерное превосходство неприятельских сил и беспрерывные натиски, — войска наши не показали тылу: они дорого продавали каждый шаг уступаемой земли, каждый пригорок обращался в батарею, каждое дерево в стрелка. Напрасно красавец-наездник, бесстрашный король Неаполитанский[25], налетал тучами своих латников на наши горящие каре: ни его непобедимое мужество, ни присутствие самого Сына Судьбы не обратило русских в бегство пред лицом грозного его ополчения. Спокойно, повинуясь голосу начальника, они отступали, пользуясь малейшею точкою обороны, до самых стен Смоленска.

XVI